ХХI століття. Комуністична фантастика

Андрей ДМИТРУК: МНВ (фантастическая повесть, продолжение)

VII

Все вокруг было спокойно. За мной тянулась прозрачная, довольно-таки грязная вблизи стена артовского центра; за площадью лежал квартал мерков. Каждая халупа, даже размером с флакар, извергала потоки света: горели подвесные фонари а-ля Китай и фонари на столбах а-ля старинная Европа; красным и синим были подсвечены мавританские галереи, белым — фронтоны в античном стиле; по деревьям змеились гирлянды лампочек. Весь этот калейдоскоп удваивался и утраивался наглой, слепящей вирторекламою над кровлями… Знай наших!

Поводив из стороны в сторону стволом бимера и не дождавшись ничего тревожного, я вызвал джампер и сразу же доложил по команде, что “объект операции” у меня. Затем, дождавшись, пока на разбитый гласолит мостовой спорхнет моя бронированная мыльница, велел Роману с мальчиком выйти и садиться.

Во время плавных многокилометровых прыжков машины, то взмывавшей к облакам, то спускавшейся, чтобы коснуться зарядной колонны, Шарпантье распространялся о прелестях жизни на Регине. Молчаливого колониста точно прорвало, и я понял, что не я тому причиной, а слушавший во все уши Дуду. Право, для этого ребенка хотелось постараться: при ближайшем рассмотрении его фигурка оказалась просто точеной, рыжие волосы — путаницею тонкой золотой проволоки, а глаза — не карими, как у подавляющего большинства людей, а блюдцами чистейшей бирюзовой воды, какая бывает в бассейнах отелей для высших социорас.

— Это, конечно, совсем не то, к чему ты привык, — вроде бы недовольным, крякающим голосом повествовал Роман. — И еды такой нет, понимаешь, и спать не так удобно, и всякие там мутагены, — нет, этого нету, конечно… Потом — опасно, народу куча гибнет, не буду скрывать. Но зато жизнь… — Тут в голосе старика прорвался восторг совершенно детский. — Два солнца, понимаешь?! Тут одно, брат, а там два. Зеленое и синее, и такие, понимаешь… мягкие, глаза не слепят. Это потому, что там всегда туман. Туч нет, а туман. Ночь короткая, часа три… это когда ни одного солнца на небе, зато выходит ультрафиолетовая луна. А при ней — держись!..

Я думал, что он начнет про тепловых червей, — но репертуар Шарпантье был шире. Теперь он рассказывал, что и времен года на Регине в земном понимании нет, а есть — на определенных точках орбиты — дни лютого холода. Тогда леса мигом сворачиваются в этакие тугие спирали и втягивают ветки, зато из-под почвы выходят особые звери, которые охотятся только при морозе: дохнут на тебя, и ты сосулька…

— А как вы их называете? — звенит голосок развеселившегося Дуду.

— Ледозавры.

— А надо сделать здоро-овую яму, развести там во-от такой костер и загнать туда ледозавра; он провалится и растает!..

“Я посажу ее на горячую печку, она и растает!” — вдруг проносится в моей памяти непостижимо знакомая фраза. Чья? Откуда?.. Ладно, потом вспомним, не к спеху. Вот фантазию Дуду надо маленько попридержать — и спросить мальца, почему и как именно он пропал, каким образом оказался в Графендорфе, на оргии у Зуки.

Остановив россказни Романа, я повернул мальчика к себе и стал как можно деликатнее расспрашивать… Похоже, была некая катастрофа, — а может быть, и нападение (чье?). Сопровождая свои слова массой мальчишеских жестов и звукоподражаний — “дзыннь, бац, тзиу, трах”, Дуду пояснил, что летел себе спокойненько их дом (унишип?), и вдруг тряхнуло, и сверкнуло, и грохнуло, “и я др-р-р — на землю”. Очевидно, Дуду то ли успели выкинуть над Грфендорфом, включив его нательный гравитор, то ли иным образом он спасся при падении корабля (где корабль?). По крайней мере, малец хорошо шлепнулся (“всю попу отбил”), но не пострадал серьезно. Стал бродить по городу, испытывать разные приключения: кто-то прогнал, кто-то покормил… А вскоре на красавца-эфеба, ниспосланного небесами, набрели и стали восторгаться арты.

Все это была, конечно, чепуха, — но мое начальство и таких разъяснений пока не давало.

До Южногерманской крепости оставалось два прыжка. Мы описывали длинную дугу над центром региона — Веной, как раз над тем местом, где через Дунай был перекинут мост Мировой Магистрали. Шестью рядами (три туда, три обратно) плыли по мосту обезвешенные платформы, их потоки были озарены прожекторами со сторожевых башен. Платформы, плывшие на восток, были словно наполнены зернистой икрою. Головы, головы!.. В очередной раз тысячи, сотни тысяч уорков перебрасывала Магистраль по решению высших мендов из одного конца мира в другой. Может быть, собрав урожай где-нибудь в регионе Африка-Центр, эти толпы ехали теперь на строительные работы к Берингову проливу. Говорят, так и перемешались, и исчезли былые народы.

Вдруг что-то случилось на мосту; в одном из потоков застопорили корыта, полные человеческой икры. Я остановил джампер, заставив его висеть над серединой реки.

Икра взволновалась, ее темные брызги облепили борта одной из платформ. Брызги слетали вниз с высоченных бортов и застывали неподвижными пятнышками на синталловых направляющих. Что там произошло? Может быть, нескольких уорков привели в бешенство жара и теснота, или иная причина заставила убогих вступить в драку, — не знаю: но волна дикой бессмысленной злобы захлестнула толпу, и вскипело живое месиво. Уже волновались икринки на краях двух других платформ, примыкавших к мятежной спереди и сзади…

Да, я не был осведомлен о причинах внезапного стихийного бунта, но хорошо представлял себе, что будет дальше. Наша служба, мгновенно получавшая сигналы со всей Земли по поводу любых нештатных ситуаций, отвечала молниеносно… Вот, вырвавшись из ближайших подземных ангаров, над мостом зависают два гравитанка. Массивные, сверкающие чернотой, они вооружены всем возможным, от пси-излучателей с широким спектром воздействий до тяжелых деструкторов, способных снести город. Надо полагать, выбрана частота усыпления: вяло поколыхавшись, икра превращается в серый студень. Сотни и тысячи уорков улеглись, где кто стоял, на дно своих корыт. Платформа, с которой началось ЧП, поднимается на несколько большую высоту; под ней по направляющим полосам и всему полотну моста начинают сновать тараканы с огненными глазами и усами. Это роботы-уборщики: они обращают в пепел тела разбившихся, стирают следы крови. Движение возобновляется, — но еще несколько минут воздушные танки гардов парят над Магистралью, и снуют роботы, и каждая следующая, набитая народом посудина притормаживает, чтобы подняться чуть выше, проплывая над злополучным местом…

Роман с парнишкой тоже уставились на это дивное зрелище, но ни один из них его не прокомментировал. Дуду, видимо, просто ничего не понимал и следил за мельтешением фигурок, будто за виртигрой; колонист же, поглядев, вздохнул тяжко и пошевелил седыми бровями, отводя взгляд…

— У вас на Регине такого не бывает? — с подковыркою спросил я.

— У нас на Регине народу втрое меньше, чем на одной этой платформе, — не моргнув, отпарировал Шарпантье. — И все, между прочим, на свободном промысле, сами себе господа.

— Ну, вы можете себе позволить, — примирительно сказал я и велел робопилоту выйти из режима зависания.

Прямо по курсу к крепости, в половине прыжка, высился региональный храм, выстроенный, разумеется, в виде ступенчатой пирамиды. Его грани и ребра, точно как на лубочной картине в Крамерхалле, мистически сияли изнутри; голубовато-зеленое мерцающее свечение напоминало о море и почему-то о глубоком сне, нечувствительно переходящем в смерть. Верхний уступ светился, будто сквозь густой дым, внутри низко лежавшей тучи. От подножия пирамиды радиально разбегались цепи огней — то были улицы, где жили храмовые сервы.

Мрачное впечатление, произведенное на меня храмом, оправдалось немедля. Ровное гудение гравиторов сменилось чиханием и электрическим треском, панель робопилота запестрела тревожными цифрами и символами. Джампер раскачивался и, будто лист, несомый ветром, несмотря на все мои усилия вернуться на прежний курс, планировал к вершине пирамиды. Сомнений не было: нас тянул туда сверхмощный аркан искусственного тяготения. Наш двигатель сопротивлялся: не мог освободить машину, но и не давал ей бессильно упасть…

Я выхватил уником — то был мертвый брусок синталла. Кто-то, притягивая джампер, позаботился и о том, чтобы лишить его связи с миром.

Наконец, мы очутились над медно блестевшим в вихревом тумане квадратным полем. Его обрамляла слепящая полоса. Медленно отползал щит, открывая освещенную шахту. Даже Дуду, беспечный ангел, проникся страхом и прижался к груди колониста. И тут, пока они оба одинаково круглыми глазами смотрели на приближавшийся люк, я принял решение.

Нам вряд ли дадут камнем грохнуться в шахту. Если бы хотели уничтожить, — сделали бы это на подлете, и другими средствами… Как только двигатель джампера будет окончательно подавлен, эти, внизу, сами включат антитяж, чтобы мы совершили мягкую посадку.

Вообще-то, для меня было непостижимо, как присты, опора из опор миропорядка и согласия между социорасами, отважились напасть на джампер с эмблемой гардов; да и почему, собственно, они это задумали? Мелькнула мысль, что главная добыча для них — Дуду… Главное, хотят взять живыми. Что ж, пожалуйста, — но только на наших условиях!..

И я навязал эти условия, применив самый простой жульнический прием. Когда машина погрузилась метров на пять в шахту, я просто вырубил движок. Они, конечно, подумали, что джампер захлебнулся, — и любезно подставили нам снизу подушку несильного антитяжа… Получите! Я отдал подряд две мысленные команды: “Включить носовой деструктор” и “Полный вперед”.

Разумеется, я мог поступить и иначе: в миг смены вектора тяготения послать джампер свечою к вольному небу. Ребята явно не имели дела с опытными гардами… Но мне хотелось раскрыть пакостный замысел немедленно, — а если бы я, сбежав, потом натравил на храм хоть всех гардовских следователей, скользкие присты наверняка сумели бы открутиться — да еще сделали бы виноватым меня!.. Оттого, разнеся вдребезги решетчатые конструкции шахты и капитальную стену за ними, я вломился прямо в ритуальный зал.

Надо сказать, как и большинство моих сорасников, я никогда не был особенно набожен, тем более не верил в гравитационные, виртуальные и психотропные трюки Церкви Пирамиды. Так, шевелилось что-то, — скорее подозрение, чем вера; подозрение, что где-то в глубинах этого кошмарного мира есть разумное начало, быть может, достаточно доброе, чтобы дать нам самостоятельность, но недостаточно, черт возьми, разумное, чтобы вовремя нас одергивать… Но уж дурацкие шоу, которые устраивали на своих богослужениях присты, не внушали мне никакого доверия. Все эти сады с лилиями, источающими запах эйфора, с винно-пивными каскадами и задастыми гуриями, — пошлость воистину космическая, — эти загробные края, где в качестве божеств на крыльях радуг реяли усопшие Боссы, могли убедить в своей реальности разве что мычащих уорков и чуть более образованных мелких торгашей.

Итак, мой джампер сквозь облако пыли и кувыркающихся обломков эффектно въехал в зал. Окружающая роскошь просто била по глазам, напоминая о вавилонских капищах из виртосериала, посвященного странствиям сказочного народа джудеев, — а в стрельчатых высоких нишах, обрамленных лепным орнаментом, высились колоссальные, раскрашенные, в старомодных фраках или деловых костюмах статуи Боссов Седой Старины: Дж. П. Моргана, Рокефеллера*, Гейтса и других. В тылу же пузатых колонн, ангелов, сфинксов и других раззолоченных, разубранных каменьями фигур, “оживавших” во время церемоний, перебегали, прячась, бритоголовые люди в синем.

Одна метнувшаяся крысой фигура показалась мне знакомой. Я рявкнул в динамик:

— Эй, ты, а ну иди сюда!

И для острастки точно нацеленным импульсом деструктора сделал на пути убегавшего яму в мозаичном полу.

Он тут же вернулся и вышел на свет — маленький, приплюснутый, поскольку я глядел с высоты восьми футов, в синей долгополой одежде с красным поясом и белыми на нем

звездами, с каким-то блестящим знаком на шейной цепи. Волосы ему, очевидно, как агенту, работающему “в миру”, разрешили не сбривать. Нури Саид.

Тут для меня все сразу встало на место. Надо полагать, и шакалы, пришедшие скачивать долг с несчастного торгаша, были церковными людьми, и всю сценку с побоями они мастерски разыграли; и наш разговор Нури услышал вовсе не случайно… ну, а что оговорился насчет Крамерхалле, так и на старуху бывает поруха. Но все же каких актеров воспитывают присты, любо-дорого… или нанимают?

Шарпантье за моей спиною смачно выругался.

— За каким чертом мы вам понадобились? — столь же зычно, как и прежде, спросил я. “Слева в дверях”, шепнул сзади зоркий Роман, и я тотчас разнес вдребезги бритоголового, в боковых дверях вставшего на колено, чтобы с плеча из толстой трубы э-транслятора бросить в нас дистанционный взрыв.

Нури, кажется, побледнел, но вообще держался куда достойнее, чем во время наших

недавних приключений. Уставная одежда делала его пристом: стоял прямо, сложив руки под грудью, и смотрел мне прямо в глаза.

— Я тебя спросил о чем-то, засранец! Или предпочитаешь, чтобы я сейчас превратил

тебя в лужу углеводородов? Могу и медленно, — любой каприз клиента…

Бледные губы “мерка” как-то неуверенно разжались. Облизнув их, он проговорил:

— Мне надо кое-что сказать тебе, Люк. Наедине.

— Ну, это ты знаешь кому… — задиристо начал было Роман, но я одернул его —

слишком серьезным было положение — и объявил Нури:

— Я выхожу, — но не вздумай хитрить. Одно твое резкое движение, один условный жест или подозрительный звук, — и…

Нури снова качнул головою, да так и оставил ее склоненной: “Принимаю и примиряюсь”.

Опуская машину на пол, я думал: не совершаю ли огромную глупость? У Церкви силы велики, а связи в верхах еще больше. Может быть, присты уже вызвали тяжелый гравитанк, и сейчас он, зависнув над храмом, придавит меня лучом макси-тяжа, точно муравья ногою…

* Эту фамилию (Rockefeller) следует произносить именно так: Рокефеллер, а не Рокфеллер.

Хотя, с другой стороны, в верхах-то как раз и знают, что при мне мальчишка, сын Босса Кэссиди, и потому вряд ли будут рисковать. А с третьей стороны — сам Кэссиди уже должен был бы прислать для нашей охраны колонну гравитанков… Запутано знатно, — однако нас, гардов, учили, что всегда лучше действовать хоть наобум, чем не действовать вообще.

Откинув люк, я спрыгнул как можно внушительнее. Было что-то забавное и вместе с тем жутковатое в том, что Нури ждал меня рядом с огромным, размером чуть ли не в мой джампер, остроносым коричневым ботинком древнего фасона. Выше начиналась полосатая штанина. Мы встретились под одним из внутренних атлантов храма, изваянием Босса Вандербильта…

Нури в облике приста и смотрел на меня снизу вверх как-то по-новому: серьезно,

проникновенно и с затаенной мольбою. Не откажи, мол, в том, что попрошу, это в интересах нас всех…

— Ну, я тебя слушаю, перевертыш, — сухо сказал я. — Только имей в виду, затягивать время болтовней — не получится. Так что ври быстрее.

— Зря вы так… зло, Люк, — тихо ответил он, поглядывая из-под своих отменно длинных и густых, будто прошедших направленную мутацию ресниц. — Это всех нас касается.

— Что касается?

— Порядок, — еще тише и многозначительнее сообщил Нури. — Novus Ordo Seclorum* . Священная стройность Пирамиды, божественная иерархия социорас от уорков до Вечных и Бессмертных Боссов.

— Ну, и что дальше?

— А то, что все это поставлено под угрозу.

— Ха! Это каким же образом?

• Из-за пропажи ребенка. Кэссиди-младшего, того, что у вас там сидит.

Я обернулся на секунду: к прозрачной стенке кабины был прижат изнутри нос, за ним светились два любопытных глаза.

— Из-за одного мальца? Вся Пирамида? Ребята, я с вами прощаюсь от имени вашей

крыши: она явно уехала…

— Нет, нет, послушайте: все очень реально и серьезно, Люк!..

— Господин офицер! — рыкнул я; он тут же повторил требуемое звание и продолжил: — Все наше общество, мир и равновесие в нем стоят на одном великом принципе…

Внезапно я поймал себя на том, что все внимательнее слушаю этого потеющего от страха коротышку. Его интонации, такие доверительно-интимные, вкрадчиво-настойчивые, выработанные многими поколениями пристов, а до них — попов, мулл и раввинов, — интонации мягкого, но непреклонного убеждения действовали безотказно.

— Это — Великий Принцип Эволюционного Неравенства Людей. Маленьким детям,

родившимся в той или иной социорасе, объясняют: если человек богат, значит, его природные способности выше, чем у более бедных; если твоя социораса более привилегированная, чем другие, значит, она наделена от природы, от предков большими талантами, чем низшие биосоциальные группы. Мерки отстоят дальше от грязных бесхвостых предков человечества, чем уорки; сервы или гарды — дальше, чем мерки, и так далее. А в каждой социорасе Строитель Пирамиды, к тому же, не уравнял страты…

— Тянешь время? — миролюбиво спросил я и поднял бимер на уровень его лба. — Читаешь школьные прописи? А я, между прочим, предупреждал. Даю тридцать секунд. Ну? Раз, два, – счет пошел!..

— Не надо! — буквально взвизгнул Нури. — Это слишком важно, честное слово! Вы

* Novus Ordo Seclorum (лат.) — “новый порядок навсегда”, ныне — одна из надписей на купюре в один доллар США.

знаете основную задачу Церкви в наше время? Сохранить существующий порядок, не допустить размывания границ между социорасами. Прецеденты бывали, и жуткие, вплоть до гибели Боссов… От иллюзии равенства — один шаг до терроризма, как инструмента его установления! И вот, представьте себе реакцию низших, самых массовых слоев на то, что случилось. Мало того, что унишип самого Босса Кэссиди терпит катастрофу, как какой-нибудь изношенный флабус для перевозки землекопов. Спасшегося ребенка в ту же минуту не подбирают гарды, не подбирают сервы его отца, — видите ли, они все погибли; нет, — ему позволяют бродить, голодному, грязному, по мерковским кварталам Оберграфендорфа, где наследника Кэссиди гоняют, как бродячего щенка. Потом его находит этот педик Зуки, и… так далее!

— И что — так далее? — спросил я, впрочем, уже чувствуя, куда гнет распалившийся Нури. — Не надо возвращать ребенка родителям? Что с ним сделать — спрятать, убить? Смысл?!

— Смысл большой, — сказал он, опуская глаза, словно продолжать разговор становилось все труднее. — Сотни людей видели мальчика. Видели, как он плачет и пытается любым способом достать себе еду. Видели, как он кувыркается среди любовников Зуки и старый содомит принуждает его к французской любви. И это — представитель

высшей, сверхчеловеческой социорасы?! — Вдруг Нури уставился на меня фанатично пылающим взором. — Даже если забыть о том, что его потеряли из виду, не спасли, не

вернули, — почему юный бог не повел себя по-божьи? Не засиял лучистым ореолом, как фантомы Боссов в наших виртобрядах, не крикнул громовым голосом на своих обидчиков, так, чтобы они расползлись в ужасе, и не вознесся?.. Вот, тогда бы это была не халатность сервов, допустивших все, от катастрофы до потери мальчика, а Визит Высшего Существа с целью узнать, насколько смертные погрязли в грехе непочтительности…

— Да кто ж узнает о том, что это был Дуду?

— Узнают. Уже узнали. Сведения подобного рода расходятся мгновенно. А если еще учесть, с каким шумом вы ворвались в этот курятник, к артам… кто и ничего не знал, поймет, что мальчик — изрядная цаца!..

— Так что же теперь? Перебить всех, кто его видел? И всех, кто общался с теми, кто видел, и всех, кто…

Взгляд Нури стал пронзительным.

— Господин офицер, я говорю с вами, как с представителем высшей социорасы. Вы должны быть нашим союзником.

— Ага! И поэтому нас так любезно пригласили.

— Здесь не я решаю, поймите! Не я старший. Я предлагал начать с доверительного разговора. Но отец регионарий…

— В задницу отца регионария! Я с тобой говорю, — а отец регионарий, если будет плохо себя вести, получит от меня посылочку… — Я небрежно кивнул на дуло деструктора. — Так чего же вы, конкретно, хотите?

— Перечеркнуть всю эту историю, Лю… господин офицер. Объявить мальчика самозванцем, может быть, жертвой каких-то опытов с психикой. Мы его здесь обработаем, и он сам будет болтать все, что надо. Вернем в Графендорф — Зуки, еще кому-нибудь…

— Значит, он, в конце концов, или сгинет, или попадет в трэш, — сказал я, чувствуя, что план пристов изрядно гадок.

— Лучше так, чем… то, что может случиться, когда ниспровергают богов. — Нури понизил голос. — Тем более, что в трэше он проживет недолго. Мы сократим его мучения — в конце концов, ребенок ни в чем не виноват…

Я молчал. Трэш — состояние вне социорас — был чем-то худшим, чем даже низшая страта уорков, хотя в этот человеческий мусорник подчас проваливались даже интеллектуалы-менды. Проступок, наказанный изгнанием из социорасы; излишняя независимость характера (при том, что человек не хочет подвергнуться психокоррекции), — многое могло привести в ужасающие трущобы трэша. Но я не знал случая, чтобы люди возвращались обратно. Точь-в-точь, как из гробов ВМ… В лабиринтах старинных коммуникаций под городами, в заброшенных рудничных выработках, в уцелевших на Земле джунглях или горном захолустье копошился трэш, живя своими, непостижимыми извне, законами, видимо, мало отличавшимися от законов древних дикарей-каннибалов. Пирамида редко вторгалась в дурно пахнущий (во всех смыслах) мир отщепенцев — разве что когда требовался обильный человеческий материал для медицинских или иных опытов…

Оглянувшись на джампер, я снова увидел бирюзу расширенных мальчишеских глаз, блеск золотистой пряди над ними… Дуду смотрел на меня, затем исчез; наверное, его отозвал Роман.

Оборачиваясь к Нури, я спросил (хотя мог бы и не спрашивать):

— А что, по-твоему, должен сделать я? Ведь ты, наверное, догадываешься, перед кем отчитывается мое начальство. Что прикажете передать господину над господами, Боссу Кэссиди? Что я нашел самозванца и выкинул его из машины, даже не показав ни родному отцу, ни хотя бы людям, хорошо знающим Дуду? Как ты себе представляешь мою дальнейшую судьбу после этого? Тем более, если Босс выцарапает парня из храма, или из трущоб, вообще — оттуда, куда вы его отправите? Ты понимаешь, что стоит Кэссиди пошевелить пальцем, и тут будет не один гардовский джампер, а…

— Еще раз говорю вам, — никто не успеет это сделать, даже Босс и даже десять Боссов… (На миг у меня похолодело под сердцем — какие же силы стоят за этой сволочью, и не пора ли вообще оставить от всех этих храмов выжженные пустыри?..) А что касается вас… Здесь мы тоже все продумали. Джампер потерпел аварию над храмом, мы оказали самый теплый прием и вам, и вашим спутникам, — но затем, узнав, кого вы везете, устроили мальчику свою проверку. Поверьте, Босс Кэссиди знает, что такое психологическая служба Церкви. И вот, мальчик оказался кем угодно, только не сыном Босса; а поняв, что его игра проиграна, он сбежал, и теперь Церковь его ищет…

— Пустое. Кэссиди взбесится, прикончит меня, вас и начнет переворачивать весь земной шар.

— Не начнет. Вы ведь наверняка уже думали о том, почему везете столь драгоценный груз в одиночестве, без почетного эскорта…

Меня снова пронизал холодок, и более отчетливый, чем прежде. Но в средоточии таинственной игры, чьи участники не боялись даже господина над господами, действовать наобум не приходилось. Поэтому я ответил со всем возможным чванством:

— Один старший офицер гардов стоит любого эскорта, приятель, заруби это себе на носу… А теперь скажи: почему я должен врать и вообще участвовать во всей этой вашей клоунаде?

Нури задумался, но не надолго.

— Ну, прежде всего, потому, что для настоящего, высокосознательного офицера гардов, каковым вы, безусловно, являетесь, сохранение стройности Пирамиды и уважения низших социорас к высшим — важнейшее дело жизни. А во-вторых… — Он придвинулся ближе. — Полмиллиона глобо вас устроит? Скажите только номер счета. Или лучше наличными? Кстати, то же касается и вашего друга…

Ого, как их задел этот ангелочек, подумал я. Пожалуй, дело тут не в одной мистической расологии. Какого дьявола, в самом деле, — во время рейса вдруг взрывается и падает огромный, тщательно проверенный водно-воздушный корабль Кэссиди вместе с сотней человек команды, включая охранников, поваров, врачей, садовников корабельной оранжереи и личных массажистов мальца?! И никто — никто из собственной охранной службы Босса, технически вооруженной получше, чем гарды! — на протяжении часов и дней не может выйти на след единственного наследника тысяч миллиардов глобо; и надо взяться с двух сторон гардам и пристам, чтобы взять след Дуду. Нет, — пусть меня прикончат, но я попробую раскрутить эту поганую закрутку. Да и мальца, клянусь Пирамидой, жаль…

— Извини, дружище, — сказал я, утыкая бимер под левый сосок священника. — Но у меня другие планы. А тебе советую постоять столбиком на месте и помолчать, пока мы не взлетим. Очень советую.

Он сглотнул, моргая, и выдавил из себя:

— Но… подумайте, прошу вас! Вы себе не представляете, какой опасности подвергаете и себя, и…

— Представляю, пупсик. Просто я не ем детей — даже на десерт… — Вдруг мне пришло нечто в голову, и я добавил: — Если ваши что-нибудь присобачили к моей машине… ну, нехорошее… ты здесь ляжешь первым, а потом я разнесу деструктором весь ваш бордель. Понятно?

— Никто ничего не присобачил, — упавшим голосом сказал он. — Можете лететь. Но вы никогда и никому не докажете, что у нас с вами был этот разговор. Все средства связи и записи парализованы.

— Да ладно тебе, — ответил я, игриво тыча его стволом бимера. — Доносы и интриги — не в моем характере…

Ссутулясь, он собрался было припустить через зал туда, где все еще прятались синие, — но я придержал Нури:

— Нет, нет! Постой здесь и помаши нам ручкой, пока мы не улетим.

Я все-таки осмотрел и ощупал джампер со всех сторон, а затем, устроившись в кабине, еще и включил специальный сканер, показывавший, нет ли посторонних предметов на корпусе или где-нибудь внутри. Все это время (я слышал, как говорится, краем уха) Роман продолжал журчать, рассказывая мальцу о привольном житье-бытье на Регине, — уже не об ужасах, а, наоборот, о ловле в прекрасных горных озерах неких змеевидных существ, обладающих нежным мясом: “а в желудках у них, понимаешь, во-от такие изумруды!”… Когда же я, окончательно усевшись в пилотское кресло и готовясь сосредоточить внимание на блестящем шаре, помогавшем ауральному управлению, предложил всем приготовиться ко взлету, — Дуду, мигом бросив слушать Романа, подбежал и сзади обхватил меня за шею. Прижался лбом к моему затылку… Недаром, когда я в последний раз видел его глазенки за гласолитом кабинного пузыря, они показались мне до смерти испуганными.

Нури до последней секунды послушно оставался стоять вблизи от джампера, — плотная синяя фигурка, почти квадрат. Очевидно, присты и вправду не сделали ничего, чтобы нас задержать. Я же дал из шахты (к счастью, не закрытой) такую параболу, разом перенесшую нас километра на два, что, даже мгновенно развив полную мощность, храмовый гравитор не смог бы перехватить мою машину.

VIII

Этот вынужденный прыжок съел остатки энергии, пришлось еще раз заправиться в чистеньких мендовских кварталах Вены.

Потом мы пролетели над оргиодромом на окраине, где как раз проходили уорковские игры. В его овальной, с пологими склонами чаше бурлил серый суп; сотня тысяч накачанных спиртным и эйфором полулюдей, до предела возбудясь от зрелища массового гладиаторского боя, как обычно, сама терзала и добивала побежденных и победителей. Когда джампер, описывая дугу, скользил над самым дном чаши, Шарпантье заботливо прикрыл ладонью глаза Дуду, — я же успел заметить несколько огромных окровавленных фигур в пыли, сплошь облепленных людом. Для игр выращивали из детей уорков или трэша бойцов ростом в три-четыре метра…

Вполне уместным было расположение гардовских казарм рядом с оргиодромом. Почти вплотную за трибунами, отделенная лишь рядом однотипных зданий, где ютилась прислуга игр, стояла сложенная из натуральных камней опорная стена замка или, если угодно, острова. Вообще, зоны обитания разных социорас старались как можно лучше отделять друг от друга, — но твердыня гардов высилась над всеми остальными кварталами, каждой линией граненых сужающихся башен, каждым шпилем, каждым рядом базальтовой кладки подчеркивая свою обособленность и мощь.

По моему специальному сигналу отползла входная бронеплита, и я ввел машину в ангар. Еще вися над полом, заметил странное расположение джамперов: вместо того, чтобы стоять линиями в обычной готовности к взлету, наши “мыльницы” были отодвинуты к стенам. Получалось так, что для нас — меня, Романа и Дуду (точнее, для одного Дуду) расчистили путь во всю ширину зала. Однако я и ожидал чего-то подобного.

В этом регуправлении мне никто не был знаком лично, однако среди группы встречавших я узнал хорошо знакомые типы. Наверное, в каждой крепости был один и тот же набор… Начальник, рослый, пузатый, багровый от прилива крови, вызванного тем, что он слишком туго срастил все швы на форме, конечно же, с ухватками громовержца соединял самое откровенное заискивание перед высшими. Его зам по службе, востроносый блондин, щуплый и прилизанный, выглядел педантом и аккуратистом и наверняка любил втихомолку мучить арестованных. Были здесь беспечные веселые головорезы, мрачные замкнутые субъекты, корчившие крутых секретных агентов, сухие унылые службисты, — в общем, коренные гардовские характеры, не менее четко подразделенные, чем главные социорасы. И все они, конечно же, тянулись в струнку и таращились на меня, поскольку я был хоть и не самого высокого ранга, но все-таки офицер межрегионального патруля; и еще больше тянулись и таращились, поскольку я вел за руку Дуду.

Бедняга начуправы даже вспотел, пока мы шли в столовую. Понятия не имея, как надо вести себя с отпрыском самого Босса Кэссиди, он то начинал кланяться и что-то раболепно лепетать, то вспоминал, что перед ним ребенок, а кругом — подчиненные, и мгновенно принимал фальшиво-отеческий образ, выпячивая грудь и покровительственно говоря с мальцом, — только смеялся при этом визгливо, нервозно… Остальные просто шагали по сторонам, невольно склоняясь к Дуду, с приклеенными улыбками. А позади всех гуляючи выступал Шарпантье. Он молчал, но лицо его не скрывало, сколь потешной кажется колонисту вся ситуация.

Итак, все шло вполне штатно, но я почему-то тревожился, ожидая неприятного сюрприза. И он разразился — в столовой, откуда были предусмотрительно изгнаны все нижние чины. Наследник Кэссиди проявил-таки себя! Я и то до сих пор удивлялся, что малец, в сравнении с которым показались бы плебеями принцы прошлых веков, ведет себя, точно барышня из классических романов. (А что я, собственно, из них читал и откуда вообще знаю о классических романах?! Тут невольно поверишь в перевоплощения собственной души. Уж о них-то нам точно рассказывали в кратком курсе истории допирамидных религий.)

Словом, Дуду поначалу ангельски хлебал крупяной супчик с помидорами. А когда кухонный дежурный принес перемену, какое-то мясо с макаронами и подливой (я так и не попробовал), — малец уставился на унтер-офицера своими дивными глазами цвета летнего штилевого моря и заявил:

— Хочу его печень.

Насколько я был наслышан о жизни Боссов и их семеек, это могло оказаться и не шуткой. Но начальник и его свита очень тщательно рассмеялись, — просто за животики взялись, даже ложки и вилки пороняли.

Унтер был очень юный, с такой — еще вполне ребячьей — нежностью полных щек, с такими поросячьими хлопающими ресницами, что вполне мог вызвать кулинарные ассоциации. Он стоял и моргал с подносом в руках, не очень понимая, что происходит. Офицеры же принуждали себя хохотать, пока невинное дитя, пристукнув по столу ладошкой, не повторило громче, с капризной настойчивостью:

— Хочу его печень! Жареную, прямо из живота. Хочу!..

И без лишних рассуждений запустил тарелкою с мясом в начальника управления. Тот, правда, ловко уклонился, но блюдо, врезавшись в стену, обрызгало нескольких человек. Два-три гарда, побледнев, уставились в свои тарелки; двое продолжали болтать о какой-то служебной чепухе, делая вид, что вообще не замечают происходящего. Я же ожидал, как поступит начуправы: попробует свести все действительно к шутке, свяжется с вышестоящими или… выполнит требование мальца? Но начальник, видимо, совсем сбитый с толку, в жирных брызгах от подливы на мундире, выглядел совсем сумасшедшим: трясся, разводя руками, приседая и то широко улыбаясь, то выражая предельную потерянность. Сцена явно затянулась; тогда Дуду, выругав всех нехорошими словами, схватил со стола нож для разрезания хлеба и начал наступать на унтера.

На того было жалко смотреть, — по-моему, он обмочился и дрожал крупной дрожью, вцепившись в поднос. Если бы младший Босс начал вспарывать ему брюхо, никто бы не посмел вмешаться. Включая меня.

Но тут, менее всего ожидаемый, как ни в чем не бывало, раздался неторопливый Романов голос. Отворотившись со стулом от стола, вытянув длинные ноги в сапогах и заложив руки в карманы куртки, Шарпантье сказал:

— Хрена я тебя возьму тебя теперь на Регину, Дуду. Херовый ты охотник.

Я ожидал бешеной реакции мальчишки, — быть может, ножа, брошенного в Романа, — но, очевидно, старик лучше меня знал пацанов. Опустив руку с ножом, Дуду спросил — обиженно и озадаченно:

— Почему?

— Да потому, что ты слабак. Сопляк ты, Дуду.

• Почему?! — яростно выкрикнул малец, кулачки его сжались.

— Потому что кидаешься с вон какой пикой на безоружного. Наши после этого тебя бы и за один стол с собой не посадили, — кидали б жратву, как собаке. Тебе бы и руку никто не подал.

Дуду слушал, кусая губы, но не прерывал.

— Да если хочешь быть похожим на мужика, а не на паршивого недоноска, — не торопясь, с развальцем продолжал Шарпантье, — возьмите оба по ножу или по топору, и марш куда-нибудь в безлюдное место…

Я видел, что делается на душе у наследника финансовой империи. Всосанное со сверхпитательным молоком мутанток-кормилиц, чувство вседозволенности боролось со стыдом, внушенным простыми словами старика. И стыд, кажется, начал побеждать, поскольку за ним были сотни поколений. Ведь только прадед Дуду, безмерно разбогатевший на поставках оружия каким-то латиноамериканским драчунам, — то было еще до создания Пирамиды, — стал Боссом…

Но заминка, сопровождаемая общим молчанием, не затянулась. Вбежав, еще один унтер-офицер доложил, что прибыл унишип Кэссиди.

Начальник, мигом опомнившись и приняв официальный вид, утер платком наиболее заметные пятна жира и распорядился, чтобы “господина Кэссиди-младшего” проводили к приемному порталу. Бросив обед, мы двинулись туда.

ІХ

Унишип висел над городом, одним бортом прильнув к площадке перед порталом. Это был действительно корабль, напоминавший огромные морские суда древности. Размером с добрую городскую площадь, он нес на себе целый сад — высоченные финиковые пальмы, шапки древесных крон, лужайки, цветники; посреди палубы голубел бассейн, в нем с громким плеском били и рушились фонтаны. Надстройки унишипа были подстать палубной роскоши: колоннады в три яруса, скаты крыш под золотой черепицею, здоровенные белые статуи.

С явным облегчением сдав нас на руки сервам-охранникам Босса, рослым, в красной раззолоченной форме, более похожей на лакейскую, чем на военную, — начуправы откозырял и утер пот со лба. Мы ступили на палубу, в тень пальм и огромных кустов, усыпанных ало-голубыми цветами размером с подсолнух, — если таких цветов не было в природе, значит, их вывели сервы-сайны для услады Босса и его близких… Раздался мощный мелодичный гудок, будто аккорд на десятке органов, и корабль отчалил. Тень его бежала, поглощая целые кварталы, — но движение было почти столь же незаметным, как вращение Земли. Сто тысяч тонн массы не давали ощутить полет или качку: казалось, что мы на неподвижном помосте, а город, плывущий внизу, — всего лишь эффект вирто…

Дуду сразу же увели, — он все оглядывался на Романа, я бы сказал, с неким восхищенным изумлением… Мы же во все часы полета (корабль не спешил) пользовались полной свободою на палубе, даже выкупались голышом в бассейне, где вода приятно постреливала электричеством, и отдохнули на ложах под сенью чудовищного куста азалий, вкушая поданные сервами-официантами ледяные коктейли, а позже — изысканный обед. Чуть стесняло лишь одно — присутствие красно-золотых, не докучавших, но все время маячивших в виду. Впрочем, я понимал, что иначе быть не могло.

Когда, уже ночью, мы шли над Курильскими островами, Роман допил очередной бокал вина и стал что-то искать глазами в бархатном, почти фиолетовом звездном небе. Кажется, его не интересовал ни один из уровней, где сновали большими и малыми светляками, а то и целыми люстрами летучие машины. Колонист смотрел выше, туда, где могли оказаться лишь спутники мировой виртосети либо идущие на предельной высоте орбитеры. И, увидев то, что он хотел, Роман с довольным видом откинулся на спинку ложа; и, показав мне пальцем на едва заметную светлую точку в бездне бездн, промолвил:

— Регина!

Ложа с приставленными столиками были разбросаны повсюду, сейчас мы находились возле самого борта корабля. Собственно, и борта-то не было: от падения, как и от холода высот, нас хранил футляр защитного поля. За небольшими, вполне условными перилами открывалась пропасть. Где-то далеко внизу россыпью огней был помечен скованный морозом, скалистый остров. Шарпантье снова взялся за графин, я с удовольствием закурил сигару с легким эйфором. И в этот миг посреди подсвеченного бассейна, будто новый косматый фонтан-великан, поднялся взрыв, и в оглушительном громовом раскате погасла золотистая подсветка воды. Брызги долетели до нас.

Х

Возможно, думая-гадая о причинах странной катастрофы унишипа и потери Дуду, я просто запрещал себе даже в мыслях обращаться к тем обрывочным, передававшимся под страшным секретом слухам, что порой бродили в узком кругу гардов. Вернее, в сильном подвыпитии, да и то намеками, эти слухи мог озвучить кто-нибудь из наших даже не среди сослуживцев, а в обществе ближайшего друга, реже — двух, и только там, где были невозможны ни подслушка, ни подглядка… Узнай кто-нибудь из начальства о том, что мы обсуждаем такое, и… нет, никаких дисциплинарных взысканий: просто на следующий день окончилась бы жизнь болтунов. А может быть, и в тот же вечер, не отходя от стаканов. Несчастный, знаете ли, случай.

Слухи же были о том, что не первый год идет, а ныне и нарастает неведомая низшим социорасам, тихая, беспощадная борьба между кланами Боссов. В частности, сживали друг друга со свету Кэссиди и Крамер. У них, видите ли, пересекались зоны коммерческих интересов. Первый владел на Земле фактически всей индустрией электронного галлюциногена ВМ, второй — возглавлял империю эйфора. Это вещество, созданное сотню лет назад, обладало замечательным свойством — самые неприятные ощущения обращать в приятные, боль делать сладкой, горе веселым, а ласки грязной девки — поцелуями богини: потому эйфор вытеснил прочие химические наркотики... Возможно, Крамер вздумал похитить наследника Кэссиди, чтобы затем шантажом ослабить своего соперника по одурманиванию землян. Не исключено также, что один Босс просто предупредил другого о возможности такого похищения: смешно думать, что люди Крамера не смогли отловить мальца, блуждавшего по Обеграфендорфу. Наверное, и помехи всеземному гардовскому поиску чинил все тот же король галлюцинаций, и пристов он поощрял, и купил или запугал наше высокое начальство, чтобы я один, без подстраховки, вез домой мальчишку…

Словом, темна вода во облацех: но я утвердился в мысли, что наше пьяное шушуканье в казарме не было беспочвенным, когда посреди бассейна грохнул транслируемый взрыв. Почему его сумели послать сквозь энергозащиту, оставалось лишь гадать: то ли она могла оградить лишь от дождя и холода, то ли кто-то на корабле, явный внедренец, тайком, по сигналу извне, ослабил напряжение поля…

Огней кругом по воздуху носилось немало, и пилоты корабля, надо полагать, не сразу поняли, с какого летательного аппарата нас обстреливают. Во всяком случае, ихние э-трансляторы успели хорошо попортить колонный фасад дворца и зажечь несколько пожаров среди садовых аллей, пока унишип ответил. Но уж ответил крепко, так что можно было сразу понять: со времени первого нападения врага Кэссиди подготовился… С душе(вернее, уше-) раздирающим визгом и клекотом из-под палубы, из двух бортов сразу, вырвались боевые машины, еще мною не виданные, — сущие соколы стального цвета, только гигантских размеров. Каждое перо можно было различить на их гибких распростертых крыльях, и хищные глаза горели желтой яростью… Четыре сокола-киборга, работая крыльями и оперением хвостов точь-в-точь как настоящие птицы, бросились в ночь на добычу. Во тьме над нами замелькали быстрые силуэты, клекот обрел победное звучание, — а затем будто нефть полыхнула, раздувая огненно-черные клубы, расплываясь гнойною тучей…

Затем нашим глазам было явлено зрелище, — не знаю, как для Романа с его инопланетною закалкой, а для меня, при всей выучке, ошеломительное и страшное. Подбитое, к нам снижалось громадное и престранное судно, волоча хвост дымного пламени. Не знаю, кто и зачем придал ему такой вид, — но это был парусник из виртофильмов о древних пиратах, только безумно преувеличенный: в дощатых бортах, наверное, двадцать ярусов торчащих из квадратных люков орудийных дул, на носу чудовищная грудастая русалка, а поверху — ряд мачт, несущих сотни драных парусов. На фоке — черное полотнище с черепом и костями… Как же у них с аэродинамикой, подумал я? Но ведь летели, и атаковали…

Парусник распадался. Клонился все ниже бушприт; куски обшивки падали, вертясь, обнажая колоссальные шпангоуты; палубы проваливались в трюм, кувыркались лоснящиеся пушки, должно быть, скрывавшие в себе э-трансляторы. Слава Пирамиде, нашу защиту успели наладить: большие и малые обломки ливнем сыпались на нее, отскакивали, падали опять, разбивались, соскальзывали; прямо над нашими головами о незримую кровлю ударился пушечный лафет — и унесся по нисходящей кривой в пропасть.

А вместе с обломками падали люди.

Пока они, смешно корчась в воздухе, махая руками и разевая, очевидно, в крике, рты, летели сверху, — я сумел сообразить, откуда набрана вся эта пестрая команда. Трэш! Изгнанники; дети неравных, непризнанных браков; реже — добровольные беглецы с разных ступеней Пирамиды, подчас (вот уж диво!) с достаточно высоких… Порой в верхах начинаются разговоры: не истребить это хреново подполье или — не перевести ли его в уорки, наделив соответствующей трудовой повинностью?.. Но, судя по всему, у грязного людского месива, копошащегося и множащегося под городами, есть облеченные властью защитники. В конце концов, оттуда чаще всего берут материал сайны для самых рискованных физиологических и генетических опытов. А кроме того… не держат ли и, как знать, не подкармливают ли наши владыки трэш вот именно для таких темных, предельно засекреченных разборок между собой?! Бродяги — народ отчаянный, а если и погибнут, исчезнут, никто не пожалеет… Да они просто обязаны погибать в подобных случаях! Даже если бы вся эта тысячная банда ворвалась бы к нам на унишип (что, очевидно, замышлялось), поработала бы тут ножами и дубинами, — вряд ли наниматель оставил бы хоть кого-нибудь из нее в живых. Все очень просто и прозрачно, какие там тайны, заговоры?! Это они, внепирамидные подонки, самочинно захватили транспортное средство, полетели грабить… недаром корабль имеет вид замызганного брига под “веселым Роджером”… ату их! И наши же гарды со всем служебным рвением отправились бы ловить и кончать негодяев...

Но ход событий уберег нашу службу от малоприятного задания. Не пришлось собратьям-гардам блуждать по древним метрополитенам и бомбоубежищам, выжигая заразу трэша. Парусник был сбит кибернетическими соколами. И вот, они шлепались на защитный купол унишипа, мужчины и женщины в лохмотьях, с устрашающе размалеванными и просто грязными лицами, с топорами и дрекольем в руках, беззвучно орущие. Один разлетелся красными брызгами, другой, десятый…

Я опустил глаза, не желая даже смотреть, как энергетическое поле избавится от налипшего кровавого месива. Наверное, есть у поля и такая способность.

Я докуривал свою сигару, упорно глядя лишь на собственные ботинки, пока смягченный разрежением высотного воздуха грохот не известил меня, что парусник — или то, что от него осталось — всей массою рухнул на невидимый купол. Затем прозвучала, слабея, какофония лязга и скрежета. Бриг капитана Флинта соскользнул вниз, к ночному океану.

ХІ

Шарпантье, не произнеся ни слова, убрел куда-то, — я подумал, не блевать ли в кустах. По моему приказу красно-золотой лакей принес новую сигару, побогаче эйфором, и самый крепкий кофе. Полет продолжался. Потом вернулся Роман, и вправду несколько бледный и подавленный, и тоже закурил… Скоро эйфор подействовал, по крайней мере, на меня: я с смехом вспоминал, будто эпизоды из лихо закрученного вирто, и парусник под черным флагом, и стальных соколов, и то, как забавно посыпались пираты. Роман поддакивал, но улыбался как-то принужденно. Похоже, его строгая мораль была преградой даже для химического оптимизма...

Где-то над атоллом Мидуэй на корабле началась суета, но не тревожная, а, я бы сказал, предупредительная, точь-в-точь в гардовской крепости перед визитом столичного чина. Красно-золотые метались, будто наскипидаренные; звучали через динамик команды, загорались окна надстроек, и несколько катеров с трелями сигналов пролетело над палубой.

Я понятия не имел, как выглядит обиталище Кэссиди, и вообще полагал, что оно расположено вблизи Метрополиса, бывшего города Бреттон-Вудс. К тому же, унишип и не думал заходить на посадку, — наоборот, он медленно, но верно набирал высоту. Однако приготовления к некоему важному событию начались безусловно.

Все стало понятным, когда над нашими головами вырисовался круг могучих, направленных вниз прожекторов. Находясь на самой вершине Пирамиды, можно позволить себя держать над планетой хоть город, даже если на гравиторы будет идти энергия целых регионов…

Признаюсь, — с детства, уже отлично зная, что меня ждет судьба потомственного гарда, я жаждал узнать, что делается на верхней, абсолютно закрытой для обозрения ступени Пирамиды. Если внизу подо мной, готовая служить моей социорасе своими телами и жизнями, кипела десятимиллиардная масса уорков; если чуть выше, но также у моих ног копошились, обеспечивая движение товаров и услуг, бесчисленные торгаши-мерки; если почти вровень находились поделенные на множество страт сервы, от домашних слуг до развлекателей-артов и до прогов, поддерживающих жизнь Мыслящих Кристаллов; если над собой я достаточно хорошо видел пристов, вершащих служение Божественной Структуре, и мендов, включая мировое правительство и самого Хранителя Пирамиды, — то тесный кружок Боссов где-то в небесах напоминал солнце: слепил и заставлял отводить взгляд. Я знал, что их предки, Боссы Седой Старины, были просто очень богатыми людьми; теперь же Пирамиду земного общества венчали живые боги. Они не правили, правили менды; просто все принадлежало им, все существовало ради того, чтобы удовлетворять прихоти Боссов, и в большой степени зависело от их капризов. Где и как они живут, чем наполнено их бытие, — оставалось для огромного большинства землян самой глубокою из тайн…

И вот теперь, по прошествии многих лет после тех моих детских желаний и фантастических догадок, я видел перед собой днище приближающегося атмосферного острова, Дома Кэссиди. В поперечнике он был не менее километра, круглый, полированный и блестящий, сделанный из массивного полупрозрачного гласолита, в толще которого посверкивали мириады искорок, — похоже, сплошной Мыслящий Кристалл! Дикое, непонятное слово мелькнуло в моей памяти, — с большой буквы: “Лапута”. Снова — память от прежних воплощений?..

Корабль уже почти прилип к блестящему кругу, окаймленному прожекторами, когда у нашего столика явился величавый красно-золотой серв и, наполнив воздух оглушительным зыком своих перестроенных голосовых связок, объявил: “Господин над господами, Босс Кэссиди приглашает вас, офицер, и вас, господин, в свою резиденцию”. В лице Шарпантье ничего не изменилось, он только выбросил окурок сигары в бассейн (жест, показавшийся мне вызывающим) и туже напялил свою потрепанную шляпу. Думаю, что я выглядел не таким спокойным: стало горячо, наверное, на щеках проступил румянец. Близилась самая захватывающая минута в моей жизни.

Из днища “Лапуты” (да что же это, в конце концов?!), из открывшегося люка выдвинулся толстый гласолитовый цилиндр. Быстро преодолев расстояние до крыш корабельных дворцов, он продолжал опускаться, пока в виде высоченной колонны не встал на палубу. Разъехались боковые створки. В раззолоченном стакане лифта стояли навытяжку какие-то новые сервы, ростом под три метра, в полосатых оранжево-белых ливреях, коротких штанах и белых чулках. У сервов были лоснящиеся черные лица, словно эти парни уцелели от одной из прежних исчезнувших рас. Нас с поклоном пригласили, и мы начали подъем.

ХІІ

Было бы напрасным трудом описывать подробно то, что представлял собой Дом изнутри. Явно от прошлых инкарнаций лезли мне в голову никогда не слышанные стихотворные (не рекламные!) строки: “Построил в Занаду Кубла чертог, земных соблазнов храм*”… И ведь мы, выйдя из лифта и шествуя в покои владыки, видели только один этаж!

* Из очень популярного в западном мире стихотворения Сэмюэла Т. Колриджа “Кубла Хан, или Видение во сне. Фрагмент”. Перевод В. Рогова.

Полагаю, здесь было собрано если не самое ценное и лучшее из всех былых музеев мира, то, по крайней мере, самое крупное и роскошное. В узорных паркетах отражались ряды бронированных кукол, пеших и конных, — рыцари в полных доспехах, с мечами и секирами в руках, бьющиеся между собой или выступающие, как на параде. Манекены в коронах и мантиях, в нарядах, залитых самоцветами, иные — на слонах или верблюдах; мужские манекены в белых париках и украшенных кружевами кафтанах, женские — в огромных, блестящих растопыренных платьях,— все они казались столь живыми, что я приписал им самую жуткую природу. В конце концов, парализующие лучи могут консервировать

людскую плоть на годы… Покрытые иероглифами обелиски чередовались с беломраморными резными павильонами; за спинами мрачных, брезентово-серых длинноносых идолов сиял медным ликом сидящий узкоглазый бог в пурпурном шелку.

Миновали покой, где вогнутый потолок лежал на странных треугольных опорах, отходивших от арок над узкими окнами. Все здесь, и арки, и опоры, и потолок, было сплошь расписано большими человеческими фигурами, голыми или в просторных одеяниях; особенно много их толпилось на торцевой стене, среди белых и синих облаков. А в соседнем зале, между рядами массивных колонн с капителями в виде лотосов, лежал на брюхе и глядел поверх нас исполинский серо-желтый монстр. На его львином, с вытянутыми вперед лапищами теле сидела человеческая голова, нос был отбит. Колосс показался мне многократно виденным… но где, когда?

Пресытившись всею этой дороговизной и тяжелой роскошью, я обратил внимание на предшествующих нам или снующих по залам оранжево-белых. Некоторые из них словно беседовали сами с собой — и вдруг, застыв на месте, сворачивали, бежали в одну из боковых дверей. Я решил, что, должно быть, их мозги пропитаны радиочувствительным синталлом…

Затем начались апартаменты, если не более скромные, то, по крайней мере, менее просторные, чем анфилады, пройденные до сих пор. Я бы даже сказал, что в них присутствовал почти человеческий уют. Стены, увешанные настоящими старинными картинами в затейливых рамах, упирались в относительно невысокие потолки, где роспись изображала упитанных богинь и амуров с не по-нынешнему светлыми, розовощекими лицами… За дверными проемами открывались гостиные, обитые штофом, с низкими диванами и островками хрупкой мебели; нестрашно оскаливались парные нефритовые львы, и на персидских коврах уместно выглядели наборы причудливых мечей и кинжалов…

Мне подумалось, что среди сервов много классных дизайнеров, настоящих знатоков старины. Да и консультантов-искусствоведов, наверное. Вряд ли наши господа над господами способны отличить шедевр от базарной мазни, подлинник от самой наглой подделки…

Кроме сновавших слуг, народу в комнатах почти не было. Неужто спят в гробах ВМ? Да нет, боксов нигде не видно. Просто летающий город предназначен для малой кучки избранных. Тех, кому не нужны ни электроды, ни эйфор, чтобы ощутить себя императорами Вселенной или любовниками дивных красавиц…

Лишь в одной, сплошь атласно-розовой, расшитой узором из цветущих вишен и попугаев гостиной расположилась на коврах с подушками занятная компания. Мужчины и женщины, босые, в простых широких одеждах (откуда-то выплыло словечко “кимоно”), сосредоточенно складывали мозаику из блестящих камешков разной формы. Каждый клал по очереди, будто делал ход. Что изображала мозаика, я так и не понял. Люди казались донельзя изможденными, некоторые пребывали в полусне, шатались и даже не могли толком сомкнуть пальцы, подбирая камешек. Комната была лишена одной из стен и потому открыта полностью; мы почему-то задержались рядом с ней и успели увидеть, как тоненькая, очень бледная молодая женщина с копной жестких черных волос, очевидно, сделав неверный ход, вцепилась в эти самые волосы, завизжала, будто бешеная кошка, и в отчаянии стала кататься по полу. Прочие не шелохнулись.

Затем нам встретился в одном из переходов мужчина, также босой и закутанный в шафрановое полотнище. У него было впалое лицо и редкие, торчащие дыбом полуседые волосы. Я мог бы поклясться, что видел это лицо раньше. Только выражение глаз было другим, более осмысленным…

Сервы-провожатые почтительно остановились. Пытаясь сосредоточить на нас взгляд, мужчина с немалым трудом выговорил:

— Р-роз-за.

— Чего-чего? — не понял Шарпантье.

— Р-роза, — повторил мужчина так, словно что-то мешало ему шевелить языком и губами. Впрочем, скорее это походило на непривычку к устной речи. — Р-роза.

Попыхтев и собравшись с силами, он выделил для себя лицо Романа, кое-как сумел взглянуть тому в глаза и предложил:

— Н-ну, давай.

— Так чего давать-то?

— Р-р-роз-за-а! — уже с капризной интонацией провыл он. — Р-ры… р-радуга!

— Радуга. И что дальше? — В Шарпантье появилось нечто от терпеливого и снисходительного психиатра.

Мужчина, чуть покачавшись и словно уснув на несколько секунд, вдруг опять раскрыл пустые глазищи и выпалил:

— Р-радуга. Оз-зеро. З-зар-ря. Ар-рбуз… Р-роза!

Морозец тронул мне лопатки. Мужик, не менее, чем шестидесяти лет от роду, развлекался и был счастлив безмерно, расчленяя слово на буквы и делая каждую из них начальным звуком нового слова. Его щеки залил румянец; он блаженствовал, улыбаясь до ушей. Кимоно распахнулось, открыв бессильное нагое тело…

Оранжево-белые начали было деликатно оттеснять от нас седеющего интеллектуала, но тот раздраженно вырвался — и уже с интонацией вызова заявил Роману:

— Р-роза. Абр-рикос. Соб-бака…

— Ну, собака, — выжидающе повторил Шарапантье.

Тут мужчина затопал, отчаянно замотал головой и, делая запрещающие жесты обеими руками, стал выкрикивать тот же ряд слов, закончив его уже вопросительно:

— Соб-бак-ка-а?..

— А! — сообразив, кивнул Роман. — Я тебя понял… Собака. Аркан. Нос…

Наморщив лоб, с выражением глубочайшего раздумья мужчина опустил голову — и даже палец к переносице приставил. Воспользовавшись этим, сервы взяли его под белы руки и бережно придержали, дав нам пройти. Но через несколько секунд нам воткнулся-таки в спины торжествующий выкрик мыслителя:

— С-с-сар-рдина-а!..

Я вопросительно глянул на колониста, и он пояснил, как ни в чем не бывало:

— Игра такая. Мы с внуком так играли, когда ему было года три. Говоришь слово, а следующее — на последнюю букву. И так далее…

Мне показалось наилучшим улыбнуться и промолчать, тем более, идя рядом с оранжево-белыми, черноликими, которым я доставал до пупка.

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані