Пошук
Разместить кнопку на Вашем сайте

Газета «Комуніст»
Сайт Комуністичної партії України

Журнал «Комуніст України»

Газета Криворожской городской организации Компартии Украины

Ленінський Комсомол м.Києва

Газета Всекраинского Союза рабочих «Рабочий класс»

Коммунистическая партия Российской Федерации

Московское городское отделение КПРФ

Санкт-Петербугское городское отделение КПРФ

Сайт газеты ЦК Коммунистической партии Китая «Женьминь Жибао» (на русском языке)
Соціалістичні ідеї, ініціативи ...

Суименко Е.И. Капитализм в нашем доме... (продолжение)

Предыдущую публикацию см. kpu-kiev.org.ua

1.4. Недосказанный Маркс: тайна органического строения капитала

Единство объективных законов общественного движения с субъектными механизмами проявления этих законов составляют ту “основательность исторического процесса”, которая далеко не всегда обнаруживается в этом процессе и отсутствие которой заставляет “лихорадить” объективные законы, принимать форму неопределенных в своем стохастическом разбросе тенденций, доходящих нередко до альтернатив общественного развития. Абстрактная логика многих марксистских формул в связи с их нестыковкой с реальным ходом исторических событий заставила в свое время концептуализировать связку понятий “логическое и историческое”, оправдывая эту нестыковку “богатством исторического”. В связи со всем изложенным в предыдущих параграфах есть основания думать, что немалая доля этого “богатства” сосредоточена в пригодности (соответствии) человеческих качеств субъектов деятельности к реализации объективных требований со стороны условий и ситуаций, сложившихся в обществе. Проще говоря, эти “богатства” состоят прежде всего в адекватности деятельностного механизма объективной общественной закономерности. Под этим углом зрения есть необходимость более пристально и внимательно взглянуть на некоторые стороны и моменты тех положений К.Маркса, которые до этого воспринимались в их половинчатом, или недосказанном виде.

Для всякого мало-мальски диалектически мыслящего ученого или политика, не равнодушного к судьбе человечества, нет вопроса: ошибся ли Маркс или “ошиблась” история? Сформулированная таким образом дилемма является ложной. “Ошибочность” или “несостоятельность” всех или отдельных положений теории Маркса часто обосновывают той исторической практикой, тем объективным ходом общественного развития, которые осуществлялись “не по Марксу”, не подтвердили истинности его положений и прогнозов. Но при этом не принимают во внимание факта неопределенности исторического времени, в пределах которого могла бы быть подтверждена или опровергнута марксистская доктрина. Кто может дать гарантии, кто способен доказать, что человечество вышло за пределы этого времени и история теперь всецело движется в “немарксовом” направлении? Что, “постиндустриальное” или “информационное” общество перестало быть капиталистическим?*


* Этот вопрос, как и последующие, поставлен не для риторики. Ученые, далекие от марксизма, с момента появления понятия “постиндустриальное общество”, запущенного в обиход Даниэлом Беллом в начале 70-х годов прошлого столетия, весьма настороженно и недоверчиво встретили этот неологизм. Питер Бергер, к примеру, резонно отметил: “…Этот термин меня не устраивает, ибо он уводит наше внимание от все еще существующей необходимости иметь эффективную индустриальную базу… Есть какая-то ирония в том, что книга Белла (имеется в виду “The Coming of Post-Industrial Society”, N.Y., 1973. — Е.С.) увидела свет накануне энергетического кризиса, который слишком отчетливо продемонстрировал уязвимость индустриальной цивилизации” [30, с. 293].


Исчезли присвоение прибавочной стоимости и эксплуатация человека человеком? И что, в современном обществе нет классов, нет социального антагонизма, проистекающего из этого присвоения и эксплуатации? Да, это общество изменилось, изменилась социальная структура “пролетариата” (отнюдь уже не только “рабочего класса”!), но не настолько, чтобы ликвидировать в себе имманентные им социально-исторические пороки, которые также, безусловно, претерпели изменения, обретя новый уровень и новые формы. Капиталистический прогресс сопровождается “прогрессом” основных негативов буржуазного миропорядка.

Маркса, как и Ленина, справедливо можно упрекать в попытках “подстегивания” исторического процесса, в опрометчивом или несостоятельном определении сроков, способов и механизмов революционных преобразований и путей построения нового общества, но это именно те частности марксизма, которые совершенно не опрокидывают в нем главного – логики неизбежного перехода от капиталистической (экономической) формации к коммунистической (бесклассовой, постэкономической), историческое содержание и время которого никем не может быть детально определено и просчитано. Все сказанное, и особенно события последних лет, дают основания для вывода, что исторический контекст практической проверки истинности или ложности (ограниченности) марксизма оказался намного шире во времени, чем это изначально предполагалось. И здесь уместно вспомнить, что в свое время Бертран Рассел в книге “Практика и теория большевизма” оказался намного мудрее и прозорливее иных “марксистов”, скороспешно перекрасившихся в конце 1980-х годов в “демократов”. В 1920 году он писал: “Возможно, что российский коммунизм потерпит неудачу и погибнет, но коммунизм как таковой не умрет” [31, с. 106].

Итак, Маркс ошибался, но только не в генеральном теоретическом прогнозе и не в методологии. Истории же самой ее стохастической природой дано “право на ошибку”, ибо ее процесс утяжелен открытостью системы человеческого общества и массой привходящих случайностей, многие из которых, набрав энергию и получив беспрепятственный простор для своего действия, пытаются увлечь в свое русло весь мировой процесс, вследствие чего логическое часто теряется в тумане исторического. Но не исключено, что сегодняшняя картина логического все больше проясняется в связи с творческим привнесением в марксизм положений о деятельностном механизме общественной закономерности. Очевидно, этим объясняется усилившийся на Западе интерес к “обновленному” Марксу, признание его экспертами ЮНЕСКО самой выдающейся среди обществоведов фигурой ушедшего тысячелетия, возникновение в США и Канаде исследовательского направления Rethinking Marxism, а в России – отделения марксизма в структуре РАН, увеличившееся количество посвященных Марксу и марксизму публикаций, о чем уже говорилось выше* .


* В предисловии к сборнику “Марксизм: прошлое, настоящее, будущее”, выпущенному Институтом философии РАН в 2003 году, под характерным названием “Прощания с марксизмом, марксизмом-ленинизмом и советским социализмом не произошло”, его ответственный редактор проф. Д.В.Джохадзе отметил, что “судя по выходящей отечественной и зарубежной обществоведческой литературе (в том числе предвзято-критической “марксологической” и “неомарксистской”), а также общественно-политическим процессам в мире, интерес к марксизму в постсоветское время не только не угас, как это предсказывали “демократические” эксперты, но находится на подъеме, о чем, например, свидетельствуют…” – и далее следует длинный, на целую страницу, перечень международных конференций, посвященных марксизму, за период с 1998 по 2002 год [32, с. 9].


“Переосмысление марксизма” идет по разным направлениям. Одно из них – логическое продолжение тех положений Маркса, которые, возможно, по причине своей невостребованности выпали из поля зрения продолжателей его дела и не были доведены до уровня концептуальной завершенности. Речь в данном случае идет о социологическом прочтении положения Маркса об органическом строении капитала, о возможных обобщающих выводах и вытекающих из него долгосрочных прогнозах, положения о том, что на самом деле является главным противоречием капитализма, и, наконец, важным для нас – о приоритетной роли “человеческого фактора” в разрешении этого главного противоречия.

Есть смысл кратко напомнить суть этого положения. В главе XXIII первого тома “Капитала”, посвященной рассмотрению всеобщего закона накопления капитала, Маркс дает четкое определение целого ряда категорий и понятий, характеризующих его (капитала) строение. Он пишет: “Строение капитала можно рассматривать с двух точек зрения. Рассматриваемое со стороны стоимости, строение определяется тем отношением, в котором капитал делится на постоянный капитал, или стоимость средств производства, и переменный капитал, или стоимость рабочей силы, то есть общую сумму заработной платы. Рассматриваемый со стороны материала, функционирующего в процессе производства, всякий капитал делится на средства производства и живую рабочую силу; в этом смысле строение капитала определяется отношением между массой промышленных средств производства, с одной стороны, и количеством труда, необходимым для их применения, – с другой. Первое я называю стоимостным строением капитала, второе – техническим строением капитала. Между тем и другим существует тесная взаимозависимость. Чтобы выразить эту взаимозависимость, я называю стоимостное строение капитала, – поскольку оно определяется его техническим строением и отражает в себе изменения технического строения, – органическим строением капитала. В тех случаях, где говорится о строении капитала, всегда следует подразумевать его органическое строение” [33, с. 572]. К этому следует добавить, что органическое строение капитала можно выразить как отношение величины постоянного капитала (C) к величине переменного капитала (V). Формула C:V, согласно Марксу, означает: для того, чтобы одну часть капитала увеличить посредством ее превращения в рабочую силу, другую ее часть необходимо превратить в средства производства; для того, чтобы переменный капитал функционировал, необходимо в известных пропорциях, соответствующих определенному техническому характеру процесса труда, авансировать постоянный капитал [там же, с. 204].

Соотносительность постоянного и переменного капиталов, со всей гаммой ее близких и дальних последствий, является одним из открытий Маркса, ибо органическое строение капитала никто из выдающихся экономистов и социологов до Маркса и после него не признавал в качестве алгоритма функционирования всей системы социально-экономических отношений капитализма. А.Смит и Д.Рикардо склонны были “растворять” это строение в иной соотносительности – основного и оборотного капиталов, при которой затушевывалось кардинальное различие между переменным и постоянным капиталом, оборотный капитал смешивался с переменным, вследствие чего последний выступал не как источник увеличения (самовозрастания) стоимости, а как одна из составляющих процесса обращения. То, чего “не заметила” (или не хотела замечать!) классическая политэкономия, заключается, по Марксу, в способности переменного капитала как данной суммы стоимости обмениваться на силу, создающую новую стоимость, – “на рабочую силу, которая не только воспроизводит свою собственную оплаченную капиталистом стоимость, но в то же время производит прибавочную стоимость, стоимость, не существовавшую ранее и не оплаченную никаким эквивалентом” [34, с. 217]. Таким образом, переменный капитал служит источником создания прибавочной стоимости, самовозрастания капитала.

Сказанным не ограничиваются особенности взаимосвязи постоянного капитала с переменным. В процессе развития науки и техники, обеспечивающих рост и совершенствование средств производства, доля постоянного капитала непрерывно возрастает, и, соответственно, уменьшается доля переменного капитала (при одних и тех же капитальных затратах), что может быть выражено формулой:

где C1 – стоимость менее развитых в техническом отношении средств производства, а C2 – стоимость более развитых в техническом отношении средств производства; V1 и V2 – соответствующие им капитальные затраты на рабочую силу; при этом: С1 + V1 = С2 + V2. Таким образом, в процессе движения капиталистического способа производства имеет место рост органического строения капитала, то есть увеличение стоимости его технической (постоянной) части и уменьшение части живого труда (переменный части) при одних и тех же размерах всего затрачиваемого на производство товаров и услуг капитала.

Внимательно всмотревшись в открытое Марксом органическое строение капитала, невозможно пройти мимо двух связанных с ним крайне важных в теоретико-методологическом отношении моментов, к сожалению, не доведенных самим Марксом до полной логической завершенности.

Во-первых, в органическом строении капитала просматривается логика объективной связи двух сторон способа производства – производительных сил и производственных отношений. Когда Маркс пишет о двухстороннем характере этого строения – техническом и стоимостном, то из последующего анализа этих ипостасей капитала – во всех трех томах его классического произведения – нетрудно заметить, что техническое строение есть не что иное, как производительные силы капиталистического общества, а стоимостное строение – концентрированное выражение его производственных отношений. И когда, далее, он подчеркивает, что стоимостное строение капитала по существу является органическим его строением, то тем самым он повторяет логику определяющей роли в способе производства ведущей, главной его стороны – производственных отношений.

Этот момент фактически не был четко обозначен и подчеркнут ни в марксистской политической экономии, ни в историческом материализме. Пожалуй, первым, если не единственным, кто обратил на него внимание, был известный советский комментатор “Капитала” Д.И.Розенберг, который еще в 40-е годы прошлого столетия писал, что в изменениях органического строения капитала “как в фокусе, отражаются изменения производительных сил буржуазного общества и соответствующие им изменения производственных отношений и что – особенно важно – обострение противоречия между производительными силами и производственными отношениями” [35, с. 252]. Далее этого признания Д.И.Розенберг, однако, не пошел, и принципиальная схема взаимодействия двух сторон капиталистического способа производства, его исторического финала, эскизно обозначенного в органическом строении капитала, никем из последующих толкователей Маркса не была взята на вооружение.

Во-вторых, помимо общей схемы, воспроизводящей в органическом строении капитала логику конституирования, функционирования и развития способа производства, в соотносительности постоянного и переменного капитала открывается все особое многообразие движения капиталистического общества от первоначального накопления капитала до завершающей его (общества) фазы трагического и одновременно комического по своему характеру производства избыточной стоимости и “социального исключения” целых стран и народов из системы общественной жизни, о чем речь пойдет несколько позже. По большому счету, смыслоемкая формула органического строения капитала представляет собой схематично сжатый протокол смертного приговора капиталистическому общественному строю.

Два отмеченных момента хотя и обнаруживают определенную незавершенность марксова анализа капиталистического способа производства, однако еще не составляют тайны органического строения капитала. То, что в последнем прослеживается теоретическая канва развития способа производства, заметно, как говорится, и невооруженным взглядом. И осмысление того, что в итоговых формулах Маркса заключена рефлексия нарастания и кульминации противоречия между трудом и капиталом, также не составляет большого труда. В чем же тогда тайна? В том, что формула органического строения долгое время хранила молчание о главном противоречии капитализма, практически заявившем о себе лишь во второй половине XX века. Смысл и содержание этого противоречия станут понятными, если до конца прояснится содержательная логика действия известного Марксова закона соответствия производственных отношений состоянию производительных сил общества.

Действие закона соответствия, как известно, четко, последовательно и убедительно сформулировано Марксом во Введении к “Критике политической экономии”. Диалектика этого действия такова: возникнув при определенных производительных силах общества, объединяющих в себе средства производства и живой труд производителей, производственные отношения выступают активной формой их функционирования и развития, то есть соответствуют им, благодаря чему общество осуществляет свою жизнедеятельность и прогрессивно развивается до тех пор, пока существует это соответствие. Но на определенной стадии непрерывного развития производительных сил производственные отношения как более консервативная сторона способа производства перестают отвечать новым требованиям изменившихся производительных сил, из активной формы превращаются в тормоз их развития и, в конце концов, вступают с ними в неразрешимое (в рамках данного способа производства) противоречие. Обострение этого противоречия приводит к тому, что новые производительные силы революционным путем сбрасывают прежнюю форму своего развития – устаревшие производственные отношения, и под действием закона соответствия происходит замена их новыми отношениями.

Анализ и систематизация высказываний Маркса относительно диалектики способа производства позволили его последователям дополнить формулировку закона соответствия такими новыми понятиями, как характер и уровень развития производительных сил*.


* Похоже, что сам Маркс не употреблял этих понятий. По крайней мере в Предметном указателе ко второму изданию сочинений К.Маркса и Ф.Энгельса (Часть вторая (Н–Я). — М., 1978) под рубриками “Производительные силы” и “Способ производства” подобные понятия нигде не обозначены.


Тем не менее данные привнесения остались механическим довеском к категории производительных сил и фактически так и не “заработали” в марксисткой литературе* *.


* * В большинстве учебных пособий и монографий по историческому материализму 1960–1990-х годов говорится о “законе соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил” [см., например, один из последних учебников “Введение в философию”. Часть 2. — М., 1989, с. 480] без всякого определения этих понятий, тем более без всякого прослеживания влияния характера и уровня на процессы вызревания и разрешения связанных с ними противоречий. В ряде учебников понятие уровня производительных сил подводится под понятие количественных, а понятие их характера – под понятие качественных изменений этих сил, что только вульгаризирует и запутывает реальную картину действия закона соответствия [см.: Исторический материализм. — М.: МГУ, 1973. С. 54]. Наконец, распространенной и наиболее убедительной, на мой взгляд, является точка зрения, согласно которой понятие характера отражает состояние человеческого, социального фактора в структуре производительных сил, а понятие уровня — состояние технико-технологических, вещественных его элементов и функций (в том числе субъективных). Тем не менее влияние этих характеристик производительных сил на протекание и разрешение противоречий способа производства, их различие и взаимосвязь, последовательность влияния на способ производства никто детально и основательно не исследовал, боясь, очевидно, выходить за пределы сказанного К.Марксом.


Причиной подобного рода пробуксовки является – как это ни странно, – во-первых, сам Маркс, его некоторая односторонность в анализе возрастания органического строения капитала, неполнота выводов из этого анализа, и, во-вторых, интеллектуальная порабощенность авторитетом Маркса тех его последователей, которые не могли довести до теоретической завершенности исследование тенденции сокращения переменного капитала в эпоху “второй промышленной революции”.

Результатом одностороннего приложения закона соответствия к функционированию и развитию капиталистического способа производства стала формулировка основного противоречия капитализма как противоречия между общественным характером производства и частнособственнической формой присвоения его результатов. В основу этого положения легли многие высказывания Маркса, в том числе касавшиеся возрастания органического строения капитала. Из формулы последнего, как известно, вытекал ряд производных. Прежде всего положение о том, что централизация в форме акционирования “расширяет и ускоряет те перевороты в техническом строении капитала, которые увеличивают его постоянную часть за счет его переменной части и тем самым относительно уменьшает спрос на труд” [33, с. 586]. Обобществление труда (концентрация и централизация производства) за счет увеличения постоянной части капитала, ведущей к разорению технически отсталых или недееспособных предприятий и к поглощению их технически оснащенными, одновременно сопровождается сокращением переменной части со всеми вытекающими из этого последствиями (безработица, относительное перенаселение, пауперизация), что и свидетельствует о неразрешимости в рамках капитализма противоречия между общественным характером производства (возросшими масштабами обобществления живого труда и производства) и частнокапиталистической формой присвоения, доводящей размер прибавочной стоимости и эксплуатацию рабочей силы до критической черты. Таковы, по Марксу, суть и результаты “всеобщего закона капиталистического накопления”.

По мнению многих ученых – не только противников, но и сторонников марксизма – названный закон представляет собой ахиллесову пяту всего Марксова учения, поскольку зрелые фазы развития капитализма не обнаружили (или якобы не обнаружили) в себе его действия. Во-первых, ставится под сомнение положение об абсолютном и относительном обнищании рабочего класса. Во-вторых, исторический опыт засвидетельствовал разрешимость противоречия между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения в пределах самого капиталистического общественного строя. С такими мнениями можно согласиться, но можно и оспаривать их, ссылаясь на то многообразие исторического, которое существенным образом ослабило действие этого закона за счет его внутренних трансформаций (появление национального, а затем транснационального корпоративного капитала), а также такого “внешнего” по отношению к нему фактора, как влияние системы социализма, в результате которого произошел известный в социологии “Эффект Эдипа” (исследование буржуазными учеными марксистского знания–прогноза с целью адаптации к “неприятному” для буржуазии объективному закону). В отношении сомнительности положения о “производстве массового пауперизма” можно ответить словами самого Маркса, писавшего о том, что закон капиталистического накопления, “подобно всем другим законам, в своем осуществлении модифицируется многочисленными обстоятельствами” [33, с. 60–602]. Вполне возможно, что одной из таких исторических модификаций является возникновение своеобразных классоподобных образований, национал-метрополий, стран “золотого миллиарда”, неимущее или малоимущее население которых вкупе со “своими” правящими верхами нередко эксплуатирует трудящееся население национал-колоний, создавая своим положением в обществе иллюзию “всеобщего благоденствия”.

Что же касается вопроса об основном противоречии капиталистического способа производства, то действительно полагание такового в качестве противоречия между общественным характером производства и частнособственнической формой присвоения не может не вызывать сомнения*.


*В одном из интервью журналу “Harg” (Критик) 2 июня 1998 года) английский ученый И.Мессарош, известный своими работами по марксизму, неслучайно в качестве слабого места Маркса-социолога назвал отождествление понятия “персонификации капитала” с понятием “капиталиста-частника” [36, с. 128–129]. Именно эта форма персонификации, показавшаяся Марксу единственно возможной для капитализма, очевидно, послужила основанием для конструирования им рассматриваемого противоречия в условиях усиливавшегося обобществления труда и производства.


Щепетильность ситуации состоит в том, что Маркс заслуживает здесь упрека в односторонности и преувеличении места и роли обозначенного противоречия в движении капиталистического способа производства, но отнюдь не тех упреков, с которыми на него обрушились новоявленные критики, вчерашние ретивые “марксисты”.

Один из таковых, небезызвестный российский экономист Н.Я.Петраков, к примеру, пишет: “Маркс и Энгельс внутренне чувствовали (?! – Е.С.) слабость своей позиции в центральном пункте обоснования необходимости грядущих социалистических революций. Действительно, ими было выдвинуто положение о том, что основное противоречие буржуазного способа производства – это противоречие между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения результатов труда. Но данная формула беспомощна в научном отношении и ничего не разъясняет по существу вопроса. Общественный характер производства – вечный его признак. Любой индивидуальный производитель: фермер, ювелир, мойщик стекол, ученый – является лишь звеном в общественном разделении труда, поскольку пользуется сырьем и полуфабрикатами, орудиями труда и знаниями, созданными другими. И так было всегда. Огромные масштабы современного производства не повод для социальных революций. Размер предприятия не характеризует глубину общественного разделения труда” [37, с. 37].

Странно все это слышать из уст известного ученого-экономиста. Неужели почтенный академик не видит различия между социально-философским, социологическим понятием “общественное производство” и сугубо экономическим понятием “общественный характер производства”? Что касается первого понятия, спора нет: все верно, и незачем воинственно ломиться в открытую дверь. Но вот что касается второго понятия, здесь-то и нужен язык политэкономии: “обобществление труда”, “обобществление производства”, “концентрация производства”, “централизация капитала” и целый ряд других понятий и категорий, имеющих мало общего со “звеньями в общественном разделении труда”, “огромными масштабами производства” и “размером предприятия”. И уж совсем вызывающе безграмотным, если не притворным, выглядит отождествление Н.Я.Петраковым частнокапиталистической формы присвоения с “удовлетворением потребностей”, которое-де “за малым исключением (характерная оговорка! – Е.С.) в конечном счете индивидуально” [там же]. Не вступая в дальнейшую полемику с автором, хочу только напомнить, что в споре с Марксом (марксизмом) не мешало бы вспомнить и о таких понятиях, как “опосредованно общественный характер” и “непосредственно общественный характер” труда и производства применительно к стоимостным категориям политэкономии капитализма.

И тем не менее предмет для критики здесь все же есть. И для нас суть вопроса не в том, имеет ли место рассматриваемое противоречие в действительности или его вообще не существует, как утверждает Н.Петраков, а в том, какое место занимает оно в капиталистическом обществе и какую роль выполняет. Рассмотрим кратко этот вопрос.

Капиталистическое накопление, достигнув высокого уровня концентрации и централизации капитала, создало необходимость государственно-монополитического регулирования не только хозяйственного процесса, но и социальной жизнедеятельности общества. Ленин назвал этот уровень империализмом, преддверием социализма, кануном пролетарской революции. И революция действительно произошла в начале XX столетия. Но произошла не во всемирном масштабе, как ожидали классики марксизма, а в ряде слабо- и среднеразвитых стран, к тому же, как выяснилось на исходе XX века, с откатной волной перманентных контрреволюций. Можно в связи с этим предположить, что противоречие между общественным характером производства (усиливаемым коллективистско-общинными традициями и сохранившимися остатками общинного уклада) и частнособственнической формой присвоения разрешилось на практике двумя способами, двумя путями: возникновением в общественно-историческом процессе дивергенции, своеобразного ответвления от этого процесса раннего, дивергентного социализма, о чем речь будет идти в последующих разделах книги, и распространением регулятивных функций буржуазного государства на частнокапиталистическую практику и взятием им на себя патронажных и арбитражных функций. Исчерпало ли на этом свои революционные возможности данное противоречие, ответить трудно. Скоре всего, как можно предположить, уступив свою революционизирующую роль иному противоречию (о чем будет сказано ниже), оно сохранило за собой функцию того социального антагонизма, который способен дополнять действие и разрешение этого иного противоречия капитализма как основного. Но прежде чем говорить об этом ином противоречии как основном, следует заметить, что капитализм, порождая противоречие между общественным трудом и частной собственностью на средства производства, не только адаптировался к этому противоречию, но и повлиял на процесс его протекания и разрешения, создав такие “просоциалистические” его (разрешения) модификации, как корпоративизм (традиционный и новый)* , транскорпоративизм, “экономика участия”, рабочие корпорации (ESOP) и др. Кроме этого, нельзя не обратить внимания и на особенности изменения производительных сил в ходе их развития. Они за последнее тридцатилетие подверглись не только дальнейшему обобществлению, но и заметному дроблению и фрагментации, тенденции “третьей волны”. Диверсификация производства и расширение малого бизнеса, индивидуализация труда (“самозанятость”) и “кастомизация” производства в настоящее время стали следствием не только резкого снижения переменной части капитала, но и структурного изменения техники производства – появления минитехники, микропроцессорной техники, компьютеров, локальных замкнутых технологий по производству конечного продукта и т.д. Происходит своеобразный процесс индивидуализации машинного производства, средств труда, что в определенном отношении не вписывается в контекст усиления общественного характера производительных сил. По крайней мере он, этот характер, попадает во все большую зависимость от уровня производительных сил* * .


* * Характерно, что сам Маркс усматривал в акционировании капитала зародыш “преодоления капитализма в рамках капитализма”.


При этом возникает еще один, довольно сложный, вопрос: является ли наблюдаемое в опыте развитых стран дробление (индивидуализация) средств труда, производительных сил следствием имманентных им законов самодвижения или это явление представляет собой следствие определенного деформирующего, если не деструктивного на них (сил) воздействия производственных отношений?

Так или иначе, но во всех случаях похоже, что “основное” противоречие капитализма не оказалось таковым: оно заявило о себе не как противоречие сущности, а как противоречие развития одного и того же общественно-исторического качества* * * .


* * * Естественно, здесь может быть высказано сомнение со стороны противников марксизма: а присуще ли вообще капитализму противоречие его сущности, может ли оно возникнуть в нем?

Единство человеческого общества, как и единство человеческой истории, – еще не свидетельство того, что общество представляет собой вечно адаптирующийся к изменениям один и тот же социальный организм. Здесь никакими аргументами невозможно откреститься от марксистской теории общественно-экономических формаций, четко и логически построенной на “Монблане фактов” (идет ли речь о “правильной” трактовке марксового определения формаций как “пятичленки” или как “триады” длительных исторических периодов). Ступенчатый, прерывный характер исторического процесса (назовем ли мы его ступени формациями, способами производства, строями, порядками, цивилизациями, – везде будет прослеживаться качественная определенность последовательно сменяющих друг друга “алгоритмов истории”) сам по себе предписывает капитализму его неминуемый упадок, гибель и, наконец, переход к чему-то новому, что и станет результатом разрешения основного его противоречия (противоречия сущности).


Заявляя об этом, нелишне напомнить, что противоречия общественного развития включают в себя противоречия функционирования, развития и сущности. Противоречия функционирования объясняют “рабочий механизм” жизнедеятельности и воспроизводства капиталистического строя (конкуренция на всех ее уровнях: внутриклассовые, межклассовые и межгосударственные конфликты и антагонизмы). Противоречия развития – это те конфликты между производительными силами и производственными отношениями (наблюдаемые чаще всего в “промышленных” и “технологических” революциях), разрешение которых возносит капиталистический способ производства на новые уровни или фазы развития (например, с домонополистической на монополистическую фазу). И, наконец, противоречие сущности – это то противоречие, разрешение которого сопряжено с упразднением капиталистического способа производства как такового и означает переход общества к новому социально-историческому качеству.

Если конфликт между ставшими общественными по своему характеру производительными силами и капиталистическими частнособственническими отношениями не обнаруживает этого последнего противоречия, то есть противоречия сущности, тогда в чем же оно? В том, что обусловлено границами повышения органического строения капитала и вытекает из него, – в противоречии между предельно высоким научно-техническим, возвысившимся до гуманоцентризма уровнем производительных сил и ставшей его оковами товарно-денежной формой производственных отношений.

Что же представляет собой этот предельно высокий уровень развития производительных сил и почему именно ему принадлежит детерминирующая роль в разрешении основного противоречия капиталистического способа производства? Отвечая на этот вопрос, сразу же необходимо отметить, что в оценке роли производительных сил как таковых в литературе нашего недавнего прошлого им отводилась роль преимущественно “опосредующего” фактора в разрешении основного противоречия способа производства так такового, капиталистического – в частности. Игнорировался момент единства двух сторон способа производства во влиянии его на жизнь общества и личности, чему в немалой степени способствовало идеологическое неприятие концепций индустриалистов, методологической базой которых был объявлен “технологический детерминизм”, и в связи с чем понятие производственных отношений фактически получило статус категориальной независимости от производительных сил. Абсолютизация роли производственных отношений привела к тому, что с их сменой предполагался автоматический переход человеческой личности из отчужденного, социально и культурно кастрированного состояния, в состояние “всесторонне и гармонически развитой” или, во всяком случае, близкой к этому состоянию личности. Уже по прошествии длительного времени, в пору “развитого социализма” стало понятным, что такой переход невозможен и что станет он возможным лишь тогда, когда в человеке будут сформированы необходимые для этого высокоразвитые (“разумные”) потребности. К сожалению, осознание этого важнейшего момента пришло в головы наших “марксистов” в изуродованном виде: ведь было принято считать возможным формирование таких потребностей путем “идейно-воспитательной работы”, идеологическими средствами, тогда как главным “воспитателем” в этом процессе могло быть только поступательное развитие производительных сил – технических систем, технологий, организации труда с соответствующими им объективными требованиями к личности человека как работника. Ведь каков человек как работник, таковы и его потребности. Ставка исключительно на фактор роста “свободного времени” (безотносительно к содержанию труда) как условия роста человеческой культуры и развития самой личности лишь усугубляла допущенные просчеты и усиливала в головах ученых теоретическую неразбериху (сам К.Маркс, по существу, свел проблему формирования нового человека к “освобождению личности” и к позитивному влиянию на нее фактора “свободного времени”; этим, кстати, грешил в 30–60 годы прошлого века и корифей советской экономической науки, академик С.Г.Струмилин). Лишь предельно высокий уровень развития производительных сил, не только увеличивающий свободное от необходимого труда время, но и содержательно обогащающий труд, интеллектуализирующий и онаучивающий его, объективно возвышает человеческие потребности до подлинно человеческих ценностных установок и ориентаций. Разумеется, удовлетворение таких потребностей не приходит автоматически – для этого понадобятся адекватные ему производственные отношения, отрицающие саму парадигму прежнего человеческого существования – мотивы и установки либо на самовыживание, либо на гипертрофированный социальный престиж (деньги и сила властного положения).

Одной из особенностей производительных сил предельно высокого уровня их развития является то, что они представляют собой одну из сторон не только посткапиталистического, но и постэкономического способа производства, знаменующего переход человечества к его “подлинной истории”* .


* Похоже, что триада исторического процесса – доэкономическая, экономическая и постэконоическая формации – все более находит признание не только в современной марксистской науке, но и за ее пределами, например, в теоретической разработке постиндустриализма.


Но это означает переход производительных сил общества в новое качественное состояние (бесклассовое, без частнособственнического присвоения, с приоритетом установок на терминальные ценности человеческой жизни). Производительные силы утрачивают тем самым одностороннюю роль средств материального производства и становятся производительными силами “самой формы общения”, смысложизненных человеческих ценностей. Центральным их звеном становятся не самодовлеющие сложные машинные системы, а освободившийся от их “технологического” рабства человек, жизнедеятельность которого уже не может осуществляться в прежних рамках экономоцентрических отношений (отношений товарного производства).

Наконец, решая вопрос о предельно высоком уровне производительных сил как возбудителя основного противоречия капитализма, мы не можем уйти от анализа одной из особенностей этого противоречия, кажущейся, на первый взгляд, довольно парадоксальной. В смысле этого основного противоречия надлежит основательно разобраться, чтобы исключить сразу же возникающий при его констатации алогизм: если капиталистические производственные отношения по самой своей сути являются постоянным катализатором повышения производительности общественного труда (производительных сил)* * ,


* * Достаточно вспомнить положение Маркса о том, что капитализм не может существовать, не производя постоянных переворотов в своем техническом базисе.


то могут ли они вследствие одного этого превратиться когда-либо в тормоз их развития? При рассмотрении противоречия первого рода (общественный характер производства и частнокапиталистический способ присвоения) подобный вопрос не возникает. При рассмотрении противоречия второго рода он уместен. Сама постановка вопроса о превращении капиталистических отношений в оковы производительных сил при достижении этими последними предельно высокого уровня развития вполне может показаться абсурдной: не противоречит ли имманентное логике органического строения капитала положение о нескончаемо возможном повышении уровня производительных сил благодаря именно капиталистическим рыночным (товарным) отношениям ранее сформулированному Марксом тезису о превращении производственных отношений из активной формы в тормоз их развития? Кажущаяся алогичной и абсурдной, ситуация становится закономерной и логичной, если переступить тот порог, за которым начинается “подлинно человеческая история”. Именно в рамках антагонистических обществ, особенно при капиталистическом способе производства, когда история активно “работала” на формирование материальной основы своей человеческой “подлинности”, уровень развития производительных сил определялся в первую очередь мерой прошлого, овеществленного труда. Доминирование, если не абсолют, вещественного, технико-технологического фактора при низком или сравнительно низком его уровне (в интенсивном и экстенсивном аспектах) означало, по существу, превращение человеческого фактора производства в модифицированную форму вещественного (в деятельностном плане – в отчуждение труда и в превращение производителя в “придаток машины”, в отношенческом – в товарный фетишизм). Увеличение объема прошлого труда, эскалация этого процесса в условиях научно-технического прогресса существенно не отразились на состоянии живого труда. И, таким образом, даже в пору зрелого, развитого капитализма измеряемый критерием “производительности” предельно высокий уровень развития производительных сил отражал лишь господствующую роль в структуре этих последних вещественного, технического их компонента и порабощенность живого труда. Этот уровень еще способен был удерживать “соответствие” с производственными отношениями капитализма. Но ситуация радикально изменилась, когда, проделав мучительную и сложную эволюцию, человеческие и вещественные факторы производства, в соответствии с глубокой по мысли четырехчленной формулой Норберта Винера: “человек – человек; человек – машина; машина – человек; машина – машина”, переструктурировались таким образом, что человек перестал быть вещественным компонентом производства – “выпал” из системы машин, став управляющим, наладчиком, оператором, информатором и контролером. Возник тот новый, предельно высокий уровень развития производительных сил, в котором четко обозначились исторические метаморфозы подчиненного машине работника в господствующего над машиной человека. Таким образом, предельно высокий уровень развития производительных сил означает переход человеческого их компонента из состояния зависимости и подчиненности техническому компоненту в суверенное и господствующее положение. Предельно высокий уровень – это уровень антропоцентризма производительных сил. Развитию этих сил, достигших человекоцентричного, гуманистического уровня, не дают и не могут дать простора капиталистические частнособственнические производственные отношения, товарные отношения как таковые* .


* Именно этому уровню соответствует то, что принято называть “разумными” (“нормальными”, “естественными”) потребностями людей. И, коль так, исчезает необходимость в гипертрофии производительности труда, в сверхизбыточном расходовании интеллектуальной и физической энергии человечества. Осознание этого состояния приходит в головы многих людей Запада, где с некоторых пор находит признание необходимость перехода к “обществу меньшего труда” (Sosiety of less work.


Характерно, что к пониманию такого состояния производительных сил в 1970–1980 годы пришли многие советские философы и экономисты, довольно активно включившихся в решение вопроса о производительных силах современного общества, но так и не продвинувшиеся в решении этого вопроса дальше известных пророчеств К.Маркса. Особо хотелось обратить внимание на суждения В.М.Межуева в его систематизации и глубокой интерпретации ряда положений К.Маркса: “Труд при капитализме производителен лишь в той мере, в какой он производит капитал – общественную связь в овеществленной, абстрактной форме прибавочной стоимости. Соответственно и производительными силами труда служат здесь только те силы, которые способны производить капитал, – производительные силы капитала. Адекватным капиталу средством производства является система машин – результат применения естествознания к производству, – обладающая способностью сокращать необходимое рабочее время и тем самым удешевлять продукт. В результате создается избыточное рабочее время, которое служит капиталу источником его дальнейшего развития. Возникает противоречивая ситуация, при которой капитал, сокращая с помощью машин труд, необходимый для производства полезных продуктов, вынужден одновременно увеличивать его с целью собственного роста. Капитал как бы гонит освобождающуюся рабочую силу назад в материальное производство, создавая тем самым избыточный продукт. Что означает данная ситуация? Только то, что силы человека, постепенно освобождаясь под воздействием науки и техники от функции производства вещей, должны быть освобождены и от функции производства отношений в их социально-ограниченной, овеществленной форме – в форме капитала. Человек должен быть свободен от производства вещей для того, чтобы свободно производить свои общественные отношения, само общество, в котором он живет” [22, с. 99–100].

В приведенных суждениях превосходный интерпретатор К.Маркса остановился на том, на чем остановился анализируемый им “Маркс”, – на высоком уровне развития производительных сил, и не пошел дальше к тому, чтобы дать ответ на главный вопрос: какого рода противоречие сущности возникает между производительными силами и производственными отношениями капитализма, ибо определенное ранее К.Марксом в качестве главного противоречие между общественным характером производства и частнособственической формой присвоения не позволяло говорить о каком-то ином, более важном и существенном противоречии.

Приходится удивляться, почему Маркс в главе “Капитала”, посвященной закону капиталистического накопления и органическому строению капитала, ограничил анализ “избыточной рабочей силы”, “резервной армии труда” лишь капиталистической их формой (искусственной пауперизацией пролетариата и производством избыточного продукта) и не пошел дальше – к анализу логически вытекающего из этой формы противоречия между научно организованными, автоматизированными, системно-технологизированными и, вследствие этого, гуманизированными производительными силами и потерявшими всякий здравый смысл и целерациональную мотивацию товарными отношениями как таковыми. Ведь производство резервной армии “избыточных” рабочих при гигантских научно-технических масштабах постоянного капитала, способного поддерживать высокий уровень всеобщего богатства, есть прямое свидетельство того, что пауперизация резервной армии рабочих является при таких условиях алогичным и противоестественным состоянием общества и что, значит, пробил час товарного производства как такового. Если до этого, рассматривая движение производительных сил и обращая внимание преимущественно на их характер, Маркс ограничился анализом капиталистической частной собственности, вскрыв как главное противоречие между общественным характером производства и частнособственнической формой присвоения, то при рассмотрении движения производительных сил в направлении повышения их человекоцентричного уровня ему надлежало бы выявить не менее важное (если не главное!) противоречие – между высокопродуктивным, рационализированным и, вместе с этим, гуманизированным уровнем производительных сил и переставшими их удовлетворять товарными отношениями, в рамках которых они до сих пор функционировали. Это тем более важно отметить, что для подобного вывода у Маркса были все теоретические предпосылки, заложенные в “Экономическо-философских рукописях 1844 г.”, “Немецкой идеологии” и “Экономических рукописях 1857–1859 годов” (первоначальном варианте “Капитала”), где речь шла об “исчезновении труда” (его “определенной исторической формы”) и о превращении рабочего в условиях “производства основного капитала” (коим является сам человек) в “иного субъекта”, занятого свободной, экономически немотивированной деятельностью [39, с. 221–222]. В этой связи, очевидно, есть смысл еще раз обратиться к анализу многоаспектной и содержательной формулы органического строения капитала.

Итак, стремление капиталистов к повышению производительности труда с целью повышения нормы прибавочной стоимости приводит их к увеличению постоянной и уменьшению переменной части капитала. Уменьшение совокупных затрат живого труда означает сокращение совокупных затрат рабочего времени. В нормальных человеческих условиях это означало бы сокращение продолжительности рабочего дня для всех занятых в производстве как прямое следствие сокращения необходимого рабочего времени. Если, скажем, на каком-то участке цеха (предприятия) производство необходимой продукции требовало, по дневным техническим нормам, затрат 80 человеко-часов, то есть труда 10 рабочих-станочников с восьмичасовым рабочим днем, то с усовершенствованием техники и технологии производства, делающих возможными выполнение дневной нормы уже не за счет 80, а за счет 40 человеко-часов, при сохраняющемся количестве рабочих выполнение этой нормы требовало бы четырехчасового рабочего дня. Тем самым в рамках активного суточного времени увеличилась бы доля времени не только потребительской деятельности, но и свободного самодеятельного труда как способа и формы всестороннего, содержательного и полного жизнепроявления личности работника.

В условиях стоимостных отношений картина выглядит по-иному. Капиталиста не интересует человек с его многосторонними потребностями и возможностями наиболее полного жизнепроявления. Его интересует человек как рабочая сила, как источник прибавочной стоимости, а также все то, что может содействовать повышению этой стоимости (в том числе система “человеческих отношений”). Отсюда – и иной расклад технического строения капитала, и иные последствия сокращения его переменной стоимостной части. Капиталиста никак не могут устраивать те пропорции в продолжительности рабочего дня и в количестве занятых, которые продиктованы нормальными, человеческими условиями, возникающими вследствие сокращения необходимого рабочего времени. Во-первых, минимизация продолжительности рабочего дня при непрерывности производственно-технологического процесса и при сменном режиме работы сопряжена с неизбежными стоимостными издержками и нежелательными для капиталиста затратами. Во-вторых, сохраняя “лишних” людей на предприятии, его владелец, при одной и той же норме прибавочной стоимости должен был бы считаться с необходимостью воспроизводства совокупной рабочей силы “избыточных” рабочих, то есть снижать эту норму и вступать в противоестественное для него противоречие с тенденцией понижения переменной части капитала. В-третьих, сбережение “избыточных” рабочих отрицательно сказалось бы на оборотах капитала, сделав фактически невозможным эффективное использование авансированной стоимости рабочей силы в условиях резко меняющейся и колеблющейся конъюнктуры рынка. По этим и другим причинам расклад количества времени и рабочих при резком возрастании постоянного капитала выглядит совершенно по-иному по сравнению с нормальным, “естественным” их раскладом [см. рис. 1.2].

При внестоимостных отношениях

 

При стоимостных, частно-капиталистических отношениях

І ІІ І ІІ
 

[8 час = 6 час. необх. раб. вр. + 2 часа приб. раб. вр.]

 

[8 час = 4 час. необх. раб. вр. + 4 час. приб. раб. вр.]

Рис. 1.2. Распределение рабочего времени при внестоимостных и стоимостных отношениях

При внестоимостных отношениях трудовая деятельность работников состоит из необходимого труда, сколь бы ни уменьшалась его доля, и свободного, самодеятельного труда как самопотребности личности и как производительной силы, направленной на производство самоценных отношений. Обе составляющие этой деятельности, в каких бы пропорциях они ни сочетались, охватывают всех работников (в нашем случае – 10) в силу направленности трудовой деятельности в целом на удовлетворение материальных и духовных потребностей личности.

По-иному выглядит ситуация при стоимостных, частнокапиталистических отношениях. В интересах возрастания прибавочной стоимости владелец переменного капитала при повышении производительности труда и, стало быть, уменьшении необходимого рабочего времени, не изменяя продолжительности рабочего дня (8 час.), кардинально меняет его структуру таким образом, что, во-первых, уменьшает в ней необходимое рабочее время (с 6 до 4 час.) и, во-вторых, увеличивает прибавочное рабочее время (с 2 до 4 час.). В результате сокращается количество занятых (с 10 до 5) и усиливается эксплуатация каждого из наемных работников. А куда же деваются 5 высвобожденных работников? Они пополняют тот совокупный резерв общества, который позволяет капиталистам использовать его в качестве избыточной рабочей силы, производящей избыточный в рамках всего общественного производства продукт и, соответственно, сверхприбыли для собственников. Таким образом тенденция сокращения рабочего времени, действующая в рамках капиталистического производства, обусловливает увеличение резервной армии рабочих и позволяет использовать ее в качестве избыточной рабочей силы для получения избыточного продукта. Иными словами проблема свободного времени как условия “свободного развития всех” при сохраняющихся капиталистических частнособственныческих отношениях решается путем искусственного превращения его в “рабочее время”, создающее необходимый капиталисту избыточный продукт с целью увеличения капитала* .


* В учебном пособии по политэкономии, считавшемся в свое время одним из лучших, отмечалось: “Если сократится количество эксплуатируемых рабочих, то уменьшится и масса прибавочной стоимости, производимой капиталом. Это противоречие капиталистического применения машин побуждает капиталистов усиливать эксплуатацию рабочих” [40, с. 99].


Такова природа органического строения капитала, порождающего в себе самом неразрешимое для него противоречие.

Сокращение переменной части органического строения капитала в свете происшедших изменений в современной “новой экономике”, по мнению многих ее теоретиков, уже не влечет за собой удлинения рабочего дня и роста безработицы с целью увеличения прибавочной стоимости и резервной армии рабочих* *.


* * Человечество, по У.Беку, стремительно приближается к “капитализму без труда” почти во всех постиндустриальных странах мира (характерные уточнения относительно постиндустриальных стран – Е.С.). В Великобритании полным рабочим днем занята лишь треть трудоспособного населения, в Германии – 60%. Еще двадцать лет назад этот показатель составлял 80% [41, с. 109].


Возможно, это не лишено оснований для тех стран, виртуальная экономика которых позволяет владельцам капиталов получать высокие дивиденды за счет необеспеченных реальным товарным эквивалентом бумаг фондовых рынков: в таких условиях позволительно проявлять “щедрость” в отношении своих наемных работников, давая им возможность увеличивать объем деятельности в свободное время (leisure activity). Но, во-первых, продолжительность рабочего времени в развитых странах Европы не столь уж существенно и заметно сокращается: она составляет две тысячи часов в год, по расчетам Г.Глассера, что означает примерно 7 час. 30 мин. в сутки [42, с. 176]. И, во-вторых, не следует забывать, что блага “свободной деятельности” в элитарных (потребляющих) странах зарабатываются ценой удлинения рабочего дня в производящих странах третьего мира. В целом капитализму не уйти от тех внутренних социально-экономических противоречий, которые он сам же порождает на критической фазе своего развития. Увеличение постоянной доли капитала с целью сокращения затрат на производство необходимого продукта (и тем самым увеличения прибыли) в итоге приводит к уменьшению переменной доли капитала, то есть к сокращению рабочей силы, создающей посредством прибавочной стоимости эту прибыль. Компенсирующий эффект увеличения производительности труда, таким образом, значительно уменьшается, что в перспективе, по мере увеличения постоянной части капитала, приведет – и уже постоянно приводит – к снижению совокупной прибавочной стоимости. Предсказанное К.Марксом снижение средней нормы прибыли означает парадокс и нелепость капиталистического способа производства: кризис накопления капитала возникает… вследствие повышения производительности общественного труда! Отсюда понятно, что уменьшение переменного капитала имеет свой предел, за которым начинается полная деградация капитализма и возникновение тех “посткапиталистических” (“постиндустриальных”, “постэкономических”) образований, накопление которых либо перманентным путем, либо путем глобального революционного взрыва способно возродить человечество к новой жизни, к приобретению нового алгоритма истории. Таким пределом является превращение избыточной стоимости в символическую (фиктивную), делающую ее производство бессмысленным: стоимость перестает существовать как стоимость. Этот предел обнаруживается как в сверхпроизводительном труде наемных рабочих, так и в релятивизме инновационного бизнеса, доводящего кругообороты капиталов до сумасшедших, нелепых, никак не согласующихся со здравыми и нормальными человеческими потребностями темпов. Достижение самовозрастанием капитала отмеченного предела порождает, с одной стороны, распад и деградацию общества, с другой стороны, такие отношения и социальные формы жизнедеятельности, которые стремятся приобрести новое историческое качество и выйти за пределы деградирующего общества.

Современный период истории капитализма показал, что в анализе его деградации и неминуемого краха уже недостаточно делать акценты на такие вызванные им беды, как усиление эксплуатации, структурная безработица, пауперизация трудящегося большинства стран “третьего мира”. Даже если прибавить к этому поправки типа “усилившаяся эксплуатация людей интеллектуального труда и высококвалифицированных рабочих” или “социальное исключение” (вместо “массовой безработицы”) и т.д., то вряд ли это способно будет охарактеризовать надлежащим образом истинное положение вещей и вывести нас за пределы господствующей в марксистской теории односторонней формулировки основного противоречия капитализма как противоречия между “общественным характером” и “частнособственнической формой” к более адекватной и точной его формулировке. Лишь выход к пониманию основного противоречия капитализма как несоответствия частнособственнических товарно-денежных отношений предельно высокому и возвысившемуся до гуманоцентризма уровню развития производительных сил способен адекватным образом объяснить истоки и смысл ожидаемого кризиса современного глобального капитализма, необходимость превращения его в качественно новый общественный строй. Именно в анализе движения и разрешения этого противоречия находят объяснение три важных исторических обстоятельства, на которые обратил внимание К.Маркс. Во-первых, только предельно высокий уровень развития производительных сил, дающий эффект предельно высокой производительности общественного труда, способен привести к положительному упразднению частной собственности как непременного условия перехода к высшей (более производительной, а не просто “справедливой”) фазе общественного развития. Во-вторых, именно это противоречие касается не только движения капиталистического способа производства, но и частнособственнической (экономической) формации в целом, поскольку речь идет об уничтожении не капиталистической формы товарно-денежных отношений, а товарно-денежных отношений как таковых. В-третьих, именно в разрешении этого противоречия обнаруживается “основательность исторического действия” объективной общественной закономерности, при которой сути и направленности этой последней адекватно соответствуют деятельностным механизмам ее осуществления.

В заключение есть смысл выделить основные положения, вытекающие из марксовой теории органического строения капитала.

  • В сжатом виде – это теория, почти с математической строгостью характеризующая историческую неизбежность и причины краха капитализма.
  • Логически развертываемое органическое строение капитала обнаруживает двуединое влияние движения производительных сил на состояние производственных отношений – со стороны характера и со стороны уровня развития этих сил.
  • В нахождении и трактовке основного противоречия капиталистического способа производства внимание Маркса было сконцентрировано преимущественно на конфликте общественных по своему характеру производительных сил с капиталистической частнособственнической формой присвоения (средств производства, его продуктов и рабочей силы), и тем самым из поля зрения фактически выпало другое итоговое, финальное противоречие капитализма, схематично схваченное в формуле органического строения капитала, – противоречие между возвысившимися до гуманистического уровня производительными силами и ориентированными на бессмысленную, общественно нецелесообразную гонку получения сверхприбыли товарно-денежными отношениями.
  • Противоречие между общественным характером и частнособственнической формой явилось движущей силой развития капитализма на первоначальных фазах его развития, когда его разрешение, с одной стороны, породило незрелый, ранний социализм, выросший на конфронтационной, отрицательной основе, а с другой – позволило капитализму продвинуться в финальную фазу его развития – государственно-монополистический, этатистско-корпоративный капитализм. Это противоречие нельзя считать основным, поскольку общественно-историческая практика показала, что оно является противоречием развития, а не противоречием сущности, то есть способно разрешаться в рамках капиталистического способа производства, продвигая его на новые ступени развития, но не уничтожая его. Разрешение отмеченного противоречия не означает решения главной задачи, стоящей уже не перед отдельным классом, “в руках которого будущее”, а перед всем человечеством и каждой личностью, – способности новых отношений (раннего социализма) обеспечить высокий уровень потребления и качества жизни, то есть способности решать “за капитализм” нерешенные им экономические проблемы, “предначертанные” ему историей, отвечающие его прагматическому духу и смыслу.

Окончание следует

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані
© Киевский ГК КПУ 2005
Все права защищены. Перепечатка материалов разрешается, только после письменного разрешения автора (e-mail). При перепечатке любого материала с данного сайта видимая ссылка на источник kpu-kiev.org.ua и все имена, ссылки авторов обязательны. За точность изложенных фактов ответственность несет автор.