Актуальні матеріали для агітаторів та пропагандистів

Николаенко Л. Г. к.фил.н., профессор: АНЕКДОТИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ ТИПИЧНЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП: ТЕХНОЛОГИЯ ВЫЯВЛЕНИЯ СКРЫТЫХ СМЫСЛОВ. СТАТЬЯ ВТОРАЯ. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА В АНЕКДОТИЧЕСКОМ ПРИЦЕЛЕ

Известно, что в западной социологии существует понятие “образы класса”, т. е. такие образы, которые в том или ином классе складываются о себе и о противоположных им классах. Анекдоты о новом русском (украинце), в этом смысле, четко укладываются в данную классификацию.

Формируя выборку структурных анекдотов, можно прийти к выводу, что в целом их можно классифицировать, т. е. разбить на виды в зависимости от того, каков способ “освещения” социальной структуры в них используется, что конкретно высмеивается и прочее.

Так, например, к первой группе можно отнести такие, в  которых просто называется тот или иной социальный слой, например, новый русский или пенсионер, а во второй – существенные характерные особенности данного слоя.

Встречаются два пенсионера. Один спрашивает:

– Как живешь?

– Как моль.

– Это как?

– Да вот пиджак проел, теперь штаны проедаю.

В приведенном примере есть несколько признаков, дающих основание для разного способа классификаций. Например, признак дихотомии бедные-богатые. Хотя в названии такой социальной категории как пенсионеры нет прямого указания на признак бедности, но сам текст анекдота указывает именно на это. При чем, в анекдоте высмеивается, в данной случае, не просто бедность, а именно то, что бедными являются пенсионеры, люди, проработавшие всю свою жизнь и оказавшиеся за бортом новой жизни. Иными словами, если даже и существуют богатые пенсионеры, то такое явление не типично, поэтому пенсионеры не входят в категорию новых, следовательно, все анекдоты о новых к пенсионерам, отношения не имеют. Это одна из беднейших категорий людей, находящаяся на грани физического выживания, и одновременно, категория трудящихся пожилого возраста, следовательно, не способных больше содержать себя своим трудом, хотя бы незначительными заработками. Следовательно, их можно классифицировать и по признаку дихотомии труд-капитал, что, как известно, чисто классовый признак.

Таким образом, социальный признак пенсионер в данном примере содержит несколько неявных, не обозначенных словами смыслов, которые совсем не вызывают смеха. Данное обстоятельство говорит о том, что неявные смыслы содержатся не только непосредственно в конкретных словах, но и, прежде всего, в контексте.

Анекдоты, подобные вышеприведенному, дают основание классифицировать их по стратификационному признаку. Пенсионеры как страта совсем не обязательно составляющая категорию бедные, ибо не все пенсионеры обязательно бедные, но именно бедность, хотя и воплощенная в образе пенсионера является здесь предметом горького смеха, что и является скрытым смыслом, на который указывается горьким способом высмеивания.

Следующий, третий способ классификации – характер высмеивания социального состояния той или иной социальной категории людей. В данном случае именно горький смех является признаком такой классификации, ведь разве не горько тому, кто всю жизнь проработал, влачить жалкое существование? Горечь, таким образом. состояние духовной культуры данной категории людей, а кто анализирует такое духовное состояние?

Классовый признак может иметь и более рельефное, явное выражение.

Новый русский с подругой на крутой тачке возвращается с загородной прогулки. Чтобы купить кока-колы, заезжает в богом забытую деревушку. Машину окружают плохо одетые и изможденные люди.

– Кровопийцы! Паразиты! Буржуи проклятые!... Нам тут... Да мы все по карточкам покупаем!!!

Новый русский открывает портмоне, достает “visa gold”:

– Да мы, бля тоже...

Классовые структурные характеристики нового общества в данном случае достаточно явные, хотя его социологический анализ может быть осуществлен тоже, как минимум, по двум разным признакам: 1) как собственно социально классовую структуру; 2) по уровню понимания и содержанию образов этой структуры в сознании разных социальных слоев.

Второе здесь выражено в том, что “низы” и “верхи” имеют совершенно разную, а если быть более точным, противоположную смысловую структуру языка (что и показывает случай с карточкой gold visa), институализированную в двух объективно существующих уровнях: язык низов, и язык верхов, отражающих уровень их восприятия и понимания происходящих в обществе процессов. Язык верхов, при этом, имеет официальный статус и выражается в господствующей идеологии.

Кстати, нравы, мораль “верхов” в такого рода анекдотах предстают в совершенно негативном свете. 

Новые русские сидят в ресторане, он и она. Столик накрыт как минимум на пять тысяч долларов. В общем, сидят и едят. Вдруг она поперхнулась, закашлялась.

– Извини, – говорит, – не в то горло попало.

– Ну ты че, в натуре! Ты че, в два горла жрешь?!

Или еще.

Новый русский на приеме у психиатра.

– Так вы утверждаете, что всегда платите налоги с радостью? И давно это у вас началось?

К слову сказать, есть сродни подобным анекдотам и примеры иного рода, тоже требующие своего объяснения.

Новый русский садится в свой шестисотый “мерс”. Там сидит грустный водила. Новый русский спрашивает:

– О чем грустишь, брателло?? Я тебе тысячу баксов в месяц плачу, квартиру купил, на Канарах отдыхаешь регулярно... О чем думаешь?

– Я вот думаю, Иван Иванович, нам бы шофера нанять...

Можно было бы сказать, что подобного рода “высмеивание” скорее носит рекламный характер, но имеет скрытый социологический смысл. Дело все в том, что у нас еще не произошло окончательного социального расслоения. Иными словами, мы имеем своеобразный структурный синкретизм, т. е. такие условия, когда даже то, что было сделано в советские времена в области социального равенства уже нет, но новая социальная структура окончательно еще не сложилась. Все это отражается и на поведении предпринимателя, который иногда пытается, в целях укрепления своего социального положения, поддерживать в других представление о своем демократизме, т. е. то, что он ничем не отличается от окружающих. Такой тип предпринимателя свойствен этапу первоначального накопления капитала и сохраняется в качестве признака мелкого предпринимателя в условиях “развитого капитализма”. Крупный же капитал изначально стремится выделиться в самостоятельную социальную силу. Он дистанцируется от всех социальных слоев, что свидетельствует о его  претензии на власть, что, в свою очередь, и вызывает к жизни всякую социальную дифференциацию.

Новый русский спрашивает своего служащего:

Какой сегодня день?

– Сегодня у нас вторник, – отвечает тот.

– То есть как это у “нас”? – удивился новый русский. – С каких это пор ты стал моим компаньоном?

Иными словами, такой смех с подтекстом, со скрытой идеологий социального расслоения, хотя и всякого рода прилипал у капитала всегда достаточно.

Более типичной все же является ситуация, высмеиваемая в следующем анекдоте.

  Умер новый русский. В завещании он написал, что хочет, чтобы его деньги похоронили вместе с ним. Что же делать – стали выкладывать деньги в гроб, а они вываливаются. Один из присутствующих не выдержал и предложил:

– А может, не стоит так мучиться, выпишем ему просто чек...

Жизнь продолжается, а вместе с ней и капитализм, а деньги, как известно, имеют силу только в жизни, Богатых же, как правило, хоронят богатые, или те, кто претендует на их богатство с тем, чтобы увеличить свое или имеет реальную возможность разбогатеть. Чтобы предупредить любое посягательство на чужое богатство, создается соответствующее законодательство, но жизнь берет свое и поэтому все претендующие на чужое богатство поступают соответствующим образом. Они не имеют в виду уничтожение дихотомии богатство-бедность, а хотят именно богатства, ведь они еще живут..., а тем более когда у них появляется выше описанная возможность.

Как видим, образ нового русского – ярко выраженный образ класса, включающий в себя всю совокупность признаков, выраженный в системе анекдотических характеристик соответствующего социального типа личности.

Логика соотношения образов класса часто, практически как и в реальной жизни, обретает крайние формы.

Квинтэссенцией всего комплекса характеристик данного типа личности заключен в анекдотическом представлении ее интеллектуального уровня.

Интеллектуальный уровень нового русского в анекдотах наделяется максимально уничижительной критике, а уничижение – явный признак неприятия, что прямо контрастирует с образом этого же типа личности представляемого, например, с эстрады.

В ресторане новый русский спрашивает официанта:

– В меню есть дикая утка?

– Нет, но мы можем для вас разозлить домашнюю!

Злость граничит с дикостью, то есть поведением, противоречащим законам культуры. Но чего больше в этом анекдоте, намека на поведение самого нового русского в отношениях с другими или на его интеллектуальный уровень? Наверное такие вопросы и задавать не стоит. Анекдот, как и всякое художественное произведение многослоен, но эти вопросы возникают сами собой и на них нужно давать ответы.

Новый русский спрашивает у чукчи:

– Почему нас с тобой, братан, в анекдотах представляют какими-то дебилами?

– Не скажи, – отвечает чукча. – Мы с тобой две аннигилирующие сущности, что для электората пока неразрешимая проблема. Но учитывая, что всякий антагонизм со временем приобретает какие-то предсказуемые или непредсказуемые последствия, электоральная анигиляция произойдет и последствия наступят сами собой. Въехал в тему, братан?

Как видим, анекдотический чукча в данном случае в сравнении с новым русским – предел анекдотической мудрости. Внешне беспорядочный набор слов – лишь внешний анекдотизм. Оказывается, что все прежние анекдоты о нем – это фиксация природной непосредственности, не испорченности современной цивилизацией, что способно проявить себя в самое неожиданное время и с самой неожиданной стороны. Мы все оказались “неразумными” чукчами, но те, кто нас считает неразумными, глубоко ошибаются. На это и указывает скрытый смысл данного анекдота. Здесь же оказывается, что различие в интерпретациях возможно на уровне понимания и непонимания. А разве мы часто не судим о чем-либо, совершенно не имея представления о нем и называем это “моим мнением”. Право на мнение нужно иметь, а приобретается такое право образованием. Обыватель мнения не имеет. Он обычно повторяет только то, что было сказано в последних “известиях”, которые ему передали неважно по какому каналу и не важно в какой день.

Как на первый взгляд не странно, но в анекдотах о новой русском проводится различие между простой глупостью или откровенной дурью и культурой. Эта грань на самом деле весьма тонкая хотя ни тем, не другим новый русский не блещет и поэтому не различает этой грани. Анекдоты предлагают слушателям представить себе эту грань.

Новый русский приходит в “Эрмитаж” и рассматривает произведения искусства. Неожиданно звонит радиотелефон, новый русский плюхается в кресло и начинает разговаривать. Подбегает возмущенная смотрительница:

– Что вы себе позволяете? Это кресло императрицы Екатерины!

– Не боись, бабуля. Когда она придет, я уступлю ей место.

Интересно отметить, что в современной культуре существует не только обличительная тенденция в отношении к новым русским, но и обратная. Например, на эстраде мастера юмора используют прием, который можно назвать отмыванием образа. Он подобен приему, используемому в криминальных кругах и называемым отмывание денег, т. е. когда деньги заработаны явно криминальным (в социологической терминологии – не одобряемым в обществе) путем и поэтому их нужно сделать чистыми, легитимными.  Т. е., как показывают анекдоты, образ нового русского в общественном сознании явно отрицательный, почему и требуется отмывание этого образа, которое строится таким способом, что сначала мастер смеха как бы соглашается с общественным мнением по этому вопросу, а потом подводит к мысли, что по другому и быть не может, потому что все, что происходит, происходит в силу естественности капитализма, возрождаемого в соответствии с объективными законами общественного развития и, соответственно, неестественности (неадекватности) этому распространенного негативного образа современного капиталиста. Таким образом, слушателю как бы подсказывают, что ему остается только одно – ждать и терпеть.

Вот почему на эстраде, целенаправленно конструируется и скрыто пропагандируется положительный образ нового русского, ведь открытое утверждение обратного стало бы открытой же конфронтацией с общественным мнением, проявляемым в форме анекдотов, в которых практически утверждается: “Ждать не хотим, потому и высмеиваем.”

Можно утверждать, что в анекдотах явно проявляется связь социальной структуры и способа высмеивания, потому что одни и те же явления часто обретают в анекдотах интерпретации, содержание которых указывает на социальный паспорт смеющихся, то есть на того, кто смеется. 

– Жизнь начинается в момент рождения, – сказал философ.

– Нет, жизнь начинается в момент зачатия, – сказал врач.

– Нет, жизнь начинается, когда жена уезжает на дачу, – сказал рядом сидящий молодой человек.

На первый  взгляд, в данном анекдоте есть самые общие указания на социальный паспорт говорящих. Анекдотическая ситуация возникает в связи со смешением профессионального и возрастного принципов классификации общих представлений о жизни, а суждения о людях всегда зависят от принципов их классификации, которые, в свою очередь, определяются тем, кто классифицирует. Суждения определяются принципом “у кого, что болит” и анекдот выделяет именно то, “что болит у многих”, а сама боль зависит от социальной структуры, в которой вы занимаете определенное место и которое определяет ваши социальные возможности и уровень вашей общей культуры. В соответствии с этими признаками анекдот и классифицирует говорящих. При чем, принципы классификации всегда одни и те же.

Останавливает гаишник (в других вариантах гибедедешник – Н.Л) водителя:

– Здравия желаю, проверка документов. Так, документы в порядке. А покажите вашу аптечку. Так, аптечка в порядке...

И так далее.

Когда проверили все, что только возможно проверить, водитель спрашивает:

– Ну, что? Раз все в порядке – можно ехать?

– Поезжайте – раз совести у вас нет...

Личные особенности профессиональных типов вообще очень часто высмеиваются в анекдотах. А интерпретация совести со стороны водителя и милиционера как социальных типов здесь просматривается четко. При чем, водительская интерпретация в данном случае как бы совпадает с общепризнанной, а стоящего на посту милиционера – чисто с профессиональной, что и стало предметом высмеивания в данном анекдоте, ведь постовые очень часто именно так себя и ведут. Это совсем не значит, что в иной ситуации и водитель не использовал бы подобной профессиональной интерпретации совести, попади он в положение хозяина ситуации, в которой от него зависел бы другой социальный тип, например, пассажир.

Естественно, что подобные различия в интерпретациях (и не только личных качеств людей) может иметь и имеет место и в других случаях, что является своеобразным социальным законом: законом зависимости интерпретации от социального паспорта интерпретатора, а, соответственно, и от особенностей социальной структуры общества, функционирующей по принципу социального неравенства.

Начинается передача на ОРТ. Отбивка. Ведущий в кадре.

– Здравствуйте! В студии Сергей Доренко. Коротко о главном. Лужков – козел!

В анекдотах всегда очень много намеков и поэтому так мало анекдотов, которые попадают к нам из другой культурной среды. Они просто непонятны. Что касается приведенного анекдота, то в нем явный намек на борьбу различных олигархических кланов, что тоже характеризует сформированную в ходе нынешних реформ социальную структуру.

Что имеется в виду? Мы привыкли воспринимать анекдотическое просто как несуразное и потому смешное. Но анекдотическое смешное потому, что алогично по самой своей природе, а согласно диалектике логика имеет две формы: логика понятий, т. е. субъективная логика и логика законов, т. е. объективная логика. Субъективная логика отражает объективную, а если в логике социальной действительности, т. е. на уровне реальных социальных отношений есть алогизмы, то они отражаются и в сознании людей в форме абсурдов. Анекдот – одно из духовных выражений социального абсурдизма. А анекдотичным может быть не только анекдот как таковой. До анекдотизма можно довести самую трагическую ситуацию, и не только сообщения о личности Лужкова, но и трагедию с атомоходом “Курск” или недавний кассетный скандал в Украине.

При чем, анекдотизм рождается и самой действительностью, самими взаимоисключающими интерпретациями одних и тех же явлений и процессов, а тем более анекдотических, когда одни оправдывают их, а другие  клеймят, ориентируясь на взаимоисключающие  системы ценностей и символов.

Проиллюстрируем сказанное на примере из анекдотов.

 Из Киева в Москву рано утром приезжает “Камаз”. Водитель всю ночь жал без остановки и начал клевать. Очнувшись, он видит красный сигнал светофора и резко жмет на тормоза. Тотчас сзади в него врезается “мерс”. Водитель “Камаза” – в ватнике и злой – вываливается из кабины, пинает колесо и подходит к разбитому “мерсу”.

– Ну, что, командир, – помахивая монтировкой говорит он сидящему в “мерсе” новому русскому, – давай разбираться. Только я, понимаешь, перед рейсом новое ведро повесил...

 “Ведро” и “мерс” как ценности, естественно, не сопоставимы, что и вызывает смех. Вы смеетесь над наглостью водителя “Камаза” и тем становитесь на сторону водителя “Мерседеса”, потому что “мерс” явно дороже и... ошибаетесь. Здесь либеральный смех не дает вам вникнуть в социальный смысл возникшей ситуации и вы превращаетесь в простого обывателя. Обыватель в вашем лице, естественно, представляет водителя “Камаза” человеком, притворившимся шлангом, т. е. простачком, непонимающим несопоставимости пострадавших ценностей, для которого лучшая защита – нападение. Но в действительности эта естественность кажущаяся, на что указывает несколько моментов.

Во-первых, водитель “Мерседеса” не прав юридически, он не держал дистанцию и поэтому нарушил правила вождения автомобиля.

Во-вторых, что более важно собственно в социальном плане, в анекдоте поставлена более значительная проблема, проблема анекдотизма самой современной социальной действительности, связанной с социальной структурой, а именно то, что в ней есть люди, для которых ведро в самом деле ценнее “Мерседеса” и не только потому, что ведро свое, а “Мерседес” чужой, а потому, что последний для него недоступен, в следствие чего как ценность не представляет ценности вообще. Выходит, что это особого рода ценность, ценность для другого, а не для меня.

Здесь возникает то, что можно назвать в третьих: мы стоим перед проблемой в различии культур, то есть перед тем, как социальная структура влияет на структурирование культуры, но уже не по этническому, а по социально-классовому признаку. Следовательно, в обществе возможны культурные конфликты со всеми вытекающими из них последствиями вплоть до тенденции уничтожения чужой культуры.

Вообще приведенный выше анекдот в смысловом отношении весьма многослоен,   т. е. полисемичен. Мы обратили внимание лишь на дихотомию свое-чужое, имеющую не только серьезную этическую нагрузку, но и скрытую социально-классовую на что и указывает принципиальное различие в их ценностях.

Следующий анекдот строится на основании строгого различения вертикальной стратификации и ощутимых дистанций между стратами. Предварительно укажем на один момент. Анекдот иностранный. Наша социальная структура, как отмечалось выше, еще окончательно не сформирована и поэтому подобных анекдотов у нас еще нет.

Похоронное бюро в Венеции. Приходит вдова, подходит к клерку и договаривается с ним о погребении мужа. Он ей говорит:

– Вот, пожалуйста, похороны по первому разряду. Гроб красного дерева с позолоченными ручками на большой гондоле, декорированной лучшим крепом с плюмажем. Кортежу родных и близких, следующих за гробом, предоставляем гондолы с траурной символикой и музыкантами.

– Нет, нет, нет, это очень дорого.

– Ну тогда предлагаем по второму разряду: дубовый гроб с посеребренными ручками на гондоле, украшенной крепом. Кортежу родных и близких – гондолы без музыкантов.

– И сколько это будет стоить?

– Около миллиона лир.

– Нет, нет, дорого. Нам бы подешевле.

– А за сколько вы хотите?

– Скажем, до ста тысяч.

– Тогда могу предложить похороны по шестому разряду.

– Это как?

– Сосновый гроб на маленькой гондоле. Родным и близким,  следующим за гробом, – ласты.

Хотя черный юмор – отдельная проблема для социологии, а похоронные ритуалы всегда строились с учетом социального положения усопшего (поэтому кладбищенские надгробья может служить основанием для анализа социальной структуры того или иного исторического времени), обратим внимание лишь на одно, на то, что анекдотизм здесь состоит в том, что на словах всегда утверждается равенство перед смертью, но в действительности перед смертью не равны даже усопшие, а тем более еще живущие, которые актом похорон своих близких напоминают “своим” ближним, что их жизнь еще не окочена и осуществляется в соответствии с требованиями той социальной структуры, в которой они живут.

Можно приводить множество анекдотических примеров, высмеивающих социальные дистанции. Наиболее показательны в этом плане армейские анекдоты. Заметим, армейская тематика в анекдотах только внешне затрагивает военную субординативную структуру, а на самом деле она касается социальных дистанций вообще, строящихся по принципу начальник-подчиненный и закрепленная в регламентирующих эти отношения инструкциях, уставах, наставлениях и других документах, ставящих в зависимость одних от других. Подобная зависимость может выполнять функцию обеспечения управляемости системы, что мы собственно и имеем в армии, где она не превращаться в политическую зависимость.

Командир части, проходя мимо казармы, говорит прапору:

– Смотри, какие сосульки на крыше. А ведь внизу офицеры ходят, может быть несчастный случай. Короче, берешь солдата и пусть все обломает. Только привяжи его веревкой покрепче. Мне несчастные случаи не нужны.

Через пять минут прибегает прапор и докладывает:

– Товарищ командир! С солдатом несчастный случай – ногу сломал!

– Твою мать! Я ведь сказал – веревкой привязать, а ты что?

– Дык веревка длинная оказалась!

– Короче, берешь сейчас машину, грузишь солдата и везешь в госпиталь. 

Через пять минут прибегает запыхавшийся прапор:

– Товарищ майор, с тем солдатом опять несчастный случай! Вторую ногу сломал!

– Я тебе что сказал?...

– Дык погрузили его в машину и в госпиталь. А веревку забыли отвязать.

В подобных анекдотах обычно отмечают принцип “поручи дураку богу молиться, он и лоб расшибет”. Но здесь мы имеем дело не только с головотяпством. Завязка анекдота заключена в фразе “внизу офицеры ходят, может быть несчастный случай”, вот именно во избежание несчастного случая с офицерами происходит ряд несчастных случаев с солдатом... и... нерадивым прапором, который непременно будет наказан.

Интересно отметить, что зависимость одних от других высмеивается и в так называемых анекдотах “о теще”, где прямо не указывается на отношения зависимости, но зная особенности взаимоотношений в системе зять-теща и постоянное стремление последней определять то, как жить дочери с ее мужем, вызывает бесконечную язвительную реакцию последнего, что и находит свое воплощение в соответствующих анекдотах.

 По коридору больницы около операционной нервно расхаживает мужчина. Час ходит, два, три. Наконец, дверь операционной открывается выходит хирург со скорбным лицом и говорит:

– У меня для вас плохая новость. После трехчасовой операции ваша мать...

– Это моя теща!

– У меня для вас хорошая новость. После трехчасовой операции...

Как видим, анекдот демонстрирует возможность перехода различия в интерпретациях в их тождество, если обнаруживается общая позиция субъектов. При гендерном подходе отношение к теще – предмет мужской солидарности, среди которых, в свою очередь, может иметь место различие в интерпретациях  к смерти. Вот почему анекдотическая трагедия, связанная со смертью вообще, резко переходит в комедию... тоже, как не покажется странным, связанную со смертью конкретного человека. Но кто из нас не может вспомнить случая, когда смерть кого-либо определенного порадовала нас? Социологию морали, как раздела социологии культуры, здесь интересует именно то, что абстрактные морализаторские суждения, приемлемые в этике относительно зла, добра, любви и прочее так и остаются, хотя в принципе правильными, но абстрактными. С этой точки зрения смерть должна быть поводом для печали, а зло всегда должно быть наказуемо, и это правильно. Однако нет, утверждает социология. Ведь, что такое зло и всегда ли то, что для одних зло, является злом и для других? На этот вопрос может дать только анализ социальной структуры, функционирующей по законам неравенства людей, функцией которого является различие в интерпретациях. А неравенство – проблема не только социально-классовых отношений. Оно значительно глубже коренится в обществе. Но социальной проблемой  оно стало тогда, когда были подняты проблемы социально-классового неравенства, в результате чего личность, не различая одного и другого, стремится освободиться от всего комплекса неравных отношений. Но всегда ли это оправдано?

 Теща в системе гендерных отношений – особый социальный тип в том смысле, что ее жизненный опыт не интересует зятя, отсюда и конфликт.

Как видим, проблема различия в интерпретациях теоретически может быть решена, но как ее решить практически? Модерное общество может дать только отрицательный ответ. Для него проблема согласия в ценностях не разрешима. Вернее разрешима исключительно отрицательным образом. А отрицательно, значит манипуляционно, революционно и прочее, т. е. различными способами принуждения, ставящими в зависимость одних от других и сохраняющими эту зависимость. Вопрос только в том, кто и кого ставит в зависимость. Вот почему революция – одно из главных явлений, дающих повод для взаимоисключающих интерпретаций. Интересно, что не употребляя данного словосочетания, В. И. Ленин писал, что если бы аксиомы геометрии затрагивали бы интересы людей, их тоже опровергали бы. И действительно, когда начинают делить землю, то треугольник, если таковой предписано начертать на земельной плоскости, выделяя кому-либо надел, причудливым образом обретает самые невероятные геометрические конфигурации и тем более, если этот участок не плоский, а холмистый.

Почему так? Да потому, что рациональность, положенная в основу модернизма, давно пришла в противоречие с духовным, чувственным, интимным, человеческим, культурным и прочее. Все это и высвечивается в структурных анекдотах, построенных на основе дихотомии логики и алогизма, где алогизм заставляет чувствовать силу и бессилие логики, если в ее мертвые схемы пытаются втиснуть всю гамму человеческих отношений, требующих учета диалектики реального естественного равенства людей, и исторически возникшего вопиющего социального неравенства между ними, институализированного в социальной структуре.

 Известно, что социальная структура имеет и этнический срез анализа. В этой связи интересна серия анекдотов, которые можно классифицировать в качестве этнических, т. е. в которых указывается национальная принадлежность героя и, таким образом, характеризуются этнические типы людей. В таких анекдотах четко просматривается мифологизация чудес американской и в особенности японской техники, в чем, проявляется желание дать возможность проявиться собственным талантам, высмеивается крайний прагматизм, граничащий с дебилизмом американца, что так или иначе как бы передается нашему новому русскому. Но нас такие анекдоты интересуют прежде всего потому, что нынешние общества, как правило, многонациональны, что и обусловливает необходимость исследовать национальный срез в социальной структуре. Подобных срезов много, анекдоты указывают на те из них, в которых существуют принципиальные разногласия в ценностях, отсюда и абсурдизмы. Следовательно, здесь могут иметь место так называемые структурные напряжения, углубление социальной дифференциации и прочее.

Для украинского общества этническими группами, интересы которых являются главными определяющими возможные структурные напряжения являются сами украинцы, русские и евреи. Именно анекдоты о взаимоотношениях данных этнических групп вызывают наибольший интерес. Всякие прочие анекдоты типа “о чукчах”, “армянах”, “грузинах” и других – выступают здесь лишь фоном, скрывающим актуальность первых.

Поймал хохол золотую рыбку, и она взмолилась:

– Отпусти меня, я исполню твои три любые желания.

Хохол говорит:

– Хай в Швецію прийде монголо-татарскоє іго!

Рыбка удивилась желанию, но исполнила. Спросила второе желание.

– Нехай Швецію залише татаро-монгольскоє іго!

Рыбка исполнила и спросила третьє желание.

– Хай в Швецію знову прийде татаро-монгольскоє іго!

Исполнила рыбка и третье желание, а потом не выдержала и спросила, что у него такое со Швецией и монголо-татарским игом.

– Та начхать мені на Швецію і на іго, – ответил хохол, – головне, що вони через москалів ідуть – туди-сюди, туди-сюди...

Этнические образы, как и образы класса в анекдотах обычно очень колоритны. Они указывают и на явные и на скрытые (неявные) различия в интерпретациях.

Рабинович, проходя вместе с ноябрьской демонстрацией перед трибунами, поднимает руку и кричит:

– Пламенный привет! Пламенный привет!

– Рабинович, с каких это пор вы их так любите? – спрашивает идущий рядом Абрамович.

– Не могу же я прямо заявить: “Чтоб вы сгорели!”

Заметим, что неявные различия в интерпретациях обусловливаются разными социальными причинами, одной из которых может быть страх, потому что явные интерпретации, да еще и расходящиеся с официальной идеологией, могут быть чреваты негативными последствиями, тем более, если различие интерпретаций носит ярко выраженный этнический характер, как то в случае с евреями, народом, находящимся в так называемом рассеянии, т. е. пребывающим в инородной для них этнической среде. 

В структурных анекдотах не так уж и редко обыгрываются проблема социального страха, который всегда находится в функциональной зависимости от того, представитель какой социальной группы выступает героем анекдота, ведь у различных социальных групп и страх разный.

Поймал новый русский золотую рыбку, та, как обычно, умоляет отпустить ее и обещает выполнить три любых желания.

– Сделай так, что бы обо мне хорошо говорили, что бы я ничего не боялся и что бы за богатство свое не боялся!

Через три дня его похоронили.

За внешне добродушным смехом, вызываемым подобными анекдотами, скрывается несколько серьезных проблем.

Во-первых, бедный не может бояться за свое богатство, а тем более потерять из-за него жизнь. Для богатых таковой страх родовой признак. Здесь и намечается различие в интерпретациях страха и его природы. Только смерть освобождает от этого страха, тем более, если для него есть веские основания. И вопрос не только в способах обретения богатства, но и в том, что оно само – фактор, угрожающий жизни. Вот почему богатые создают автономную систему личной безопасности, что, казалось бы, само по себе нонсенс, ведь существует государственная система безопасности, достаточно эффективно обеспечивающая личную безопасность всех остальных граждан вообще, но которая оказывается совершенно недостаточной для охраны жизни богатого человека и его имущества. С чем связана такая ситуация? А именно с тем, что одной из функцией богатства есть угроза жизни богатому человеку и его наследникам, превышающая возможности государственной системы безопасности и, с другой стороны, провоцирующая создавать все новые и новые законы, направленные на охрану личной безопасности богатых людей, обеспечиваемой за счет государства, т. е. рядовых налогоплательщиков. Получается, что для того, что бы богатый был в безопасности, бедный за это должен платить.

Во-вторых, этот страх небеспричинный и обычно объясняется весьма упрощенно: например, что он находится в функциональной зависимости от распространенной в обществе зависти к богатым, социального неприятия богатства как такового  и прочее.

Хотя зависть здесь отбросить нельзя, но она не первична и сама функционально обусловлена. Дело все в том, что в обществе нет неприятия богатства как такового, как бы его не навязывало, скажем, христианство, а есть неприятие неправедно нажитого богатства, а также факторов, разделяющих людей на бедных и богатых вне зависимости от их личных качеств. Одним из таких факторов стала социальная структура, поэтому она и высмеивается в анекдотах.

К слову, и само богатство, как впрочем и бедность, в социологии классифицируются по формам своего проявления на объективное и субъективное. Субъективные богатство и бедность – результат интерпретаций, сравнительного описания материального состояния людей. Например, объективно относящийся к категории богатых может интерпретировать себя как бедного в сравнении с другим богатым.

 Социологическая наука практически обходит проблему социального состояния и, наверное, поэтому в анекдотах эта проблема представлена весьма широко. Методологических оснований для сравнительного описания социального состояния может быть два.

Первый избирается тогда, когда сравниваются уровни жизни разных слоев одного и того же общества, то методологическим критерием здесь является жизнь в одном и том же обществе, которая математически может быть представлена в виде суммарного богатства (или суммы средних затрат за определенный промежуток времени) бедного и богатого, разделенная на два. В анекдоте такая математическая модель представляется в виде средней температуры больных в больнице (цифра всегда исправная).

Второй избирается тогда, когда сравниваются уровни в разных странах, где мерой для сравнения избирается уровень жизни в более богатом обществе (якобы находящийся в функциональной зависимости от уровня развития производства), где богатое общество рассматривается в качестве своеобразного идеала, без учета того, что оно само структурировано на бедных и богатых, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Иными словами, оба способа сравнения (без чего, как считается, нет ни математики, ни социологии), взятые по отдельности и построенные без учета принципа историзма, служат не выявлению скрытых смыслов, а их сокрытию, т. е. определенной идеологии, построенной на двойных стандартах. Вот почему в богатом обществе существует так называемая субъективная бедность, когда достаточно зажиточные людей относят себя к бедным, а исследователи, дабы оправдать существующую социальную структуру, настаивают на том, что они, в сравнении со значительно более бедными – достаточно богатые. По этой же причине в СССР, например, огромное множество людей, с достаточно умеренными доходами считали себя достаточно богатыми, потому что материальное положение для них не было критерием оценки уровня их жизни в целом. Культивирование субъективной бедности, как разновидность интерпретации социального состояния и критика субъективного богатства, как известно, широко использовались в борьбе с советской властью во времена так называемой перестройки.

Но здесь нужно учитывать, что субъективная бедность измеряется в сравнительных оценках своего материального состояния с материальным состоянием других, более богатых людей, при чем без учета негативных последствий бедности на духовный мир людей, а субъективное богатство измеряется степенью доступности и освоение индивидами искусства и знаний, имеющихся в распоряжении общества, т. е. культуры.

  В-третьих, главным фактором, разделяющим людей на бедных и богатых, есть социальная структура, которая возникает исторически и институализируется в раздельном существовании бедности и богатства. Сегодня бедность и богатство находятся в прямой функциональной зависимости от социальной структуры и поэтому никакая борьба с бедностью, если она не предусматривает структурных реформ, никогда не приведет к ее преодолению, потому что сама данная социальная структура есть результат соответствующих структурных, капиталистических реформ. Анекдотизм ситуации здесь состоит в том, что официально декларируемая борьба с бедностью своим скрытым смыслом имеет по сути борьбу против капиталистических структурных реформ, чего официально никогда не будет. Понимают ли это официальные борцы с бедностью в правительстве? Не будем здесь цитировать соответствующие анекдоты, потому что в них по именам называются некоторые из ныне активно действующих лиц в политике. Здесь же мы ставим задачу не разоблачать имена, а объяснять тенденции.

Конечно, в анекдотах нет и прямого употребления словосочетания “социальная структура”, но в них есть прямое указание на главный ее признак: а именно, выделение социальных групп, которые традиционно классифицируются как бедные и богатые. Указание на социальную структуру, функционирующую по законам социального неравенства – скрытый, неявный смысл структурных анекдотов.

Исторически богатые обозначались по разному: патриций, помещик (пан), капиталист, новый русский (украинец, белорус и прочее) – все это лишь исторические вариации в дихотомии богатые-бедные. Не секрет, что представители обеих частей данной дихотомии являются носителями совершенно противоположных образов, как своих собственных образов, так и образов друг друга, которые иногда по своим характеристикам совпадают, что частично и воплощено в анекдоте о смерти нового русского. Вот эти-то образы и есть образами класса, а сам класс, в данном случае, выделяется именно по признаку внутренних различий, определяемых социальной структурой (в которой есть профессиональный, этнический, социально-классовый, стратификационный и прочие срезы).

При чем, классификации здесь строятся на основании взаимоисключения и внутренней идентификации в группах по их отношению к богатству.

Заметим, что в официальной либеральной науке и идеологии понятие богатство тесно увязывается с понятием собственность, как будто богатство не зависит от количественного выражения собственности. Но собственность и богатство весьма далеки друг от друга, хотя богатых, но не собственников, не бывает, но бедных собственников сколько угодно. Скорее всего по этой причине в анекдотах слово собственность или “эффективный собственник” практически не встречается, но прямых указаний на дихотомию бедность-богатство и непосредственную зависимость первого от второго сколько угодно.

Можно и дальше разбирать анекдотически представляемую взаимосвязь  бедности и богатства, но, думается, сказанного достаточно, чтобы сделать заключение, что в анекдотах, а значит и в общественном сознании, нет признаков неприятия богатства как богатства вообще, но есть непосредственные указания на неприятие факторов, разделяющих людей на бедных и богатых.

К слову, сторонникам так называемых христианских ценностей следует знать, что их неприятие богатства как такового, несмотря на тысячелетнее культивирование в нашей культуре, не так уж и глубоко сидит в общественном сознании, как, впрочем, и ценности эгалитаризма, т. е. абсолютного равенства всех и во всем.

Диалектика дает здесь себя знать в полной мере.

Что же касается природы богатства новых русских, то оно непосредственно связываются с личностными качествами новых русских: оно само и его природа представлены здесь как бы в качестве функции личных качеств, которые, при этом, характеризуются абсолютно с негативной стороны. Вот что может создать видимость неприятия богатства как такового в нашем современном обществе.

И не имеет значения то, как выражается неприятие факторов, разделяющих людей на бедных и богатых: в анекдотической, теоретической или как-нибудь еще. Но и само такое выражение тоже фактор, разделяющий людей на группы, где основой для их дифференциации выступает общий культурный уровень индивидов, заключаемый в уровне и характере понимания указанных факторов, что то же самое, понимание причин. В результате которой в обществе существует та или иная социальная структура.

Различия в интерпретациях, так широко представленные в анекдотах – это по сути и есть указанием на признаки структурирования и самой культуры, структурирования понимания по его носителям. И хотя анекдоты рассказывают все, сами они лишь нижний, обыденный уровень на пути к пониманию стоящих перед каждым из нас проблем, которое само по себе может сформироваться лишь на уровне жизненного опыта. Что и подтверждают анекдоты. Подлинное же, научное понимание требует образования.

Анализ содержания обыденного понимания, или понимание понимания, представленный здесь (а, как видит читатель, здесь изложено принципиальное отличие данной проблемы от герменевтического, хотя и с учетом ее достижений), говорит о весьма серьезных тенденциях, имеющих место в современном обществе и угрожающих его стабильности и способных, в случае их нарастания, привести к весьма серьезным структурным социальным изменениям.

В обществе, претендующем на название рационального, как видим, многое совершается абсолютно нерационально, анекдотично и даже иррационально. В этой связи хотелось бы задать один вопрос профессиональным социологам. А до конца ли правильно мы понимаем работу М. Вебера “Протестантская этика и дух капитализма”. В ней как правило обращают внимание на факт воздействия сознания на бытие, чего якобы не было в марксизме. В действительности же Вебер показал одно из направлений влияния иррационального (религиозных представлений) на экономику, не раскрыв практически опустошающую человеческую душу суть такого влияния. Однако это уже переход к другой теме, к теме. Но мы можем в связи с этим задать вопрос о том, на сколько рационален, имеющий тенденцию к росту существующий уровень преступности, что такое социальные преступления и социальный бандитизм и в какой связи они находятся с существующей социальной структурой и прочее подобное, например, наличие и число заказных преступлений прямо говорит о том, что перераспределение собственности, а точнее богатства непосредственно связано с переходом к капитализму и становится перманентным. Заказные убийства – одно из радикальных средств такого перераспределения. При чем, для криминальных органов, например, не секрет, что существуют даже встречные заказные убийства, т. е. когда борющиеся за контроль над богатством, являющимся собственностью кого-то другого, а вместе с ним и за власть, “заказывают” одних и те же конкурентов, не договариваясь между собой. Что тоже нашло отражение в анекдотах.

Два киллера получили задание убить нового русского и устроили засаду. В ожидаемое время тот не появился.

– Надеюсь с ним ничего не случилось? – забеспокоился один из киллеров. Нам не жить, если его убьет кто-то другой.

Анекдоты о новом русском – своеобразная энциклопедия, материалы которой дают основание о суждениях практически по всем аспектам общественной жизни. Одним из таких аспектов является знание о том, закрепляется ли во времени вновь формируемая социальная структура? Судите сами.

 Приходит сын нового русского домой после первого дня в школе и говорит отцу:

– Ну, пришел в школу, смотрю, парты старые, потолки старые, а ты говорил “первый класс”, “первый класс”!

В качестве выводов можно сказать, что структурных анекдотов огромное множество и, хотя во многих из них некоторые сюжеты повторяются, каждый из них с большей или меньшей рельефностью высвечивает те или иные характерные особенности типичных представителей различных социальных групп, формируемых в настоящее время, главные черты того общества, в котором нам предстоит жить практически уже сформированы, они узнаваемы и во многом контрастируют с теми декларациями,  которые громогласно заявляются с официальных трибун.

Что касается диалектики, как технологии выявления неявных смыслов, а такие смыслы существуют не только в анекдотах, но во всех функционирующих в культуре текстах, то можно смело утверждать, что нет другой более эффективной технологии познания в социологии.  Только диалектика дает возможность увидеть “обратную сторону медали”, потому что она включает в себя в качестве частных и технологии описания типа структурного функционализма и других, менее значимых технологий познания, например, феноменализма, не сводясь к ним. Обращаясь к анализу социальной структуры как некоторой данности, диалектика способна увидеть в ней нечто такое, что вообще не входит в предмет познания последних, а именно подлинной социальной сущности, скрытой за внешней видимостью описываемых процессов и явлений.

Раскрывая социальные типы людей, диалектика обращает внимание на то, что высмеиваются в них не просто люди, а те социальные обстоятельства, в которых они живут, те социальные структуры, функцией которых являются предписанные им социальные роли. Она показывает, что анекдоты фактически высмеивают принципы, предписывающие людям разные социальные роли в современном капиталистическом обществе, сводя их к простым марионеткам, управляемым неведомыми им силами. Она показывает то, что анекдоты высмеивают то, что утверждая идею социальной ценности человека, современное общество абсолютно его обесценивает.

Литература:
1. Анекдоты с “приколом”. – Екатеринбург: Из-во “Литур” (Составитель М. Чупрякова).
2. 200 лучших анекдотов. //Вып. 1-21
3. Дмитриев А. В. Социология политического юмора. – М.: 1998

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані