Актуальні матеріали для агітаторів та пропагандистів

Николаенко Л.Г. к.фил.н., профессор: СТРАХ И УСТРАШЕНИЕ В СТРУКТУРЕ КУЛЬТУРЫ (социально-технологический аспект анализа). Статья вторая

Опубликована в сборнике “Соціальні технології”, выпуск №8-9, 2001г.

Первую статью см. kpu-kiev.org.ua

Timor est emendator asperrimus.
Страх – суровейший исправитель!
(Плиний Младший)

Технологии устрашения как средство культивирования культуры страха.

Можно говорить о целой системе устрашающих технологий, осуществляемых при помощи различных методов. Один из них метод демонизации – крайняя форма воздействия на эмоции через актуализацию предрассудков или мифических архетипов.

Страхи культивировать не так уж и сложно. Будучи элементом духовного опыта, накопленного в ходе всей предшествующей истории, опыта подавления духа, они замешаны именно на предрассудках, а, точнее на старых и новых мифологиях и мистике. Страх мы испытываем, очевидно, потому, – пишет Аристотель, – что нечто страшное [угрожает нам], а это, вообще говоря, зло. ⁱ Но если кто-то или что-то в массовом сознании не идентифицируется со злом, его можно идентифицировать, приписав его реально функционирующему образу черты образа зла, путем различных способов переоценки ценностей и тем скорректировать или даже осуществить полное замещение существующих представлений.

Мы еще не осознали всей социально-культурной значимости теории относительности, которая детально расписана в отношении к физическим явлениям, но остается тайной за семью печатями в сфере других наук, в том числе и социологии. Все человеческие мысли, идеи, чувства и прочее есть одновременно способ и результат их отношений к миру, обществу и к друг другу. Познание механизмов и причин смены способа и характера социальных отношений – путь к познанию социальной структуры и всей так называемой социальной динамики: мобильности, стабильности, порядка, новаций и инноваций и прочее.

Страх – одно из таких отношений, а устрашение – способ корректировки и закрепления представлений с целью укрепления существующей социальной системы. Устрашение – радикальное средство системы социальных координат, которая, в свою очередь, способна изменить всю систему социальных отношений, т. е. характер связей между людьми.

За примерами ходить далеко не нужно, сегодня все советское интерпретируется как исключительное и безусловное зло. Даже победа над фашизмом многими представляется чуть ли не в качестве прямого сотрудничества с фашистами с целью разделения сфер влияния, в котором принимал непосредственное участие СССР, пресеченное доблестными американцами. Абсурд, но он нужен и работает безотказно. Но об абсурдах несколько ниже.

Среди всего множества существующих сегодня страхов не последнее место занимает страх перед смертью. Совсем неправда, что этот страх генетический, т. е. присущ людям от природы. Можно смело утверждать, что еще какой-либо десяток лет назад он не был столь массовым. Превращение подобных страхов в массовые – проблема не только социальной психологии, но и социологии, а если эти страхи мнимые, то и социологии культуры.

Но когда в подобных случаях проблема переходит на уровень социально-психологический – это уже диагноз, который ставят функционирующей духовной культуре в целом. Т. е. число страхов, степень переживания каждого из них и число людей, подверженных тому или иному виду страха – показатели степени кризиса, парализовавшего общество, который, следовательно, не проходит бесследно ни для физического, ни для психического, ни для морального здоровья масс. Социологию здесь интересует процесс перехода возникающего явления на уровне психический и моральный. Результаты социологических исследований должны давать материалы для радикальных решений, вплоть до решений о необходимости структурных социальных изменений. Только тогда мы можем говорить о наличии в обществе демократии. В противном случае господствует диктатура, заинтересованная в массовом духовном терроре.

Страх перед смертью – составная часть всякой демонизации. Но возник он исторически. К нам он проник вместе с библейскими мифологемами о рае и аде. Как считают некоторые ученые, древние славяне не знали такого страха. Его может вызывать только смерть, за которой ожидаются мучительные страдания, превосходящие по силе земные. Для того, чтобы земные страдания казались не такими страшными, и создана библейская мифологема ада, с его чертями, кипящей смолой, раскаленными сковородками и прочей атрибутикой, воспроизводящей земные пытки. Страх перед смертью – способ контроля земного поведения и не более.

Здесь нет возможности дать полное описание социальных функций страха перед смертью. Но и то, что уже сказано, говорит о многом. Подчеркнем лишь, что главным агентам устрашения здесь является церковь, хотя при наличии закона о смертной казни такими агентами могут быть и карательные органы.

Страх перед смертью бывает и несколько иного рода. Например, появление страхов перед голодной смертью, ранней смертью, преждевременной (или не естественной, например, ожидание смерти от неизлечимой болезни совсем не обязательно является причиной страха; нужно очень сильно себя любить, чтобы бояться такой смерти) или смертью в одиночестве и прочее скорее имеют не явный, а латентный характер. Сегодня они становятся явными скорее только тогда, когда люди накладывают на себя руки. Но попробуйте найти официальную статистику о суициде, его причинах в современной Украине.

Устрашение смертью в таких случаях тоже носит скорее латентный характер, а замалчивание устрашающих цифр определяется тем, насколько они способны внушить не страх перед властью, а ненависть к ней и мужество сопротивления. Здесь уже устрашает не сама власть, а последствия ее деятельности.

Проблема актуализации того или иного страха естественным путем или при помощи социальных технологий, причины появления новых из них весьма серьезны и требуют специального анализа. Здесь мы не имеем возможности анализировать все это. Наша задача заключается лишь в том, чтобы определить круг проблем, которые возникают в ходе социологического анализа страха и устрашения, определить основных агентов устрашения, описать принципы такого анализа и наметить способы теоретического решения поставленных проблем.

Однако следует иметь в виду, что способы актуализации тех или иных страхов, при их неоднократном использовании и предусмотренном, устойчивом и эффективном результате, обретают значение социальных или гуманитарных технологий. Социальные технологии, построенные на абсолютной прагматике, способны весьма эффективно влиять на характер проявления страстей, корректировать их и даже производить практически полное их замещение. Социологи же, замеряющие степень эффективности действия социальных технологий, исходят из того факта, что поставленная цель (скажем, корректировка или замещение страстей на противоположные) и есть критерием эффективности действия той или иной технологии, хотя при этом остается в стороне или совсем не берется во внимание то, что страсти, как и соответствующие им мысли, утрачивают при этом свою адекватность. Получается, что там, где по природе человек должен ощущать душевную боль, он непомерно радуется, а там, где должна была бы быть радость – он злорадствует, вместо доверия, испытывает скепсис, а вместо скепсиса – безудержную любовь и т. д.

В этой связи весьма показательным является пример так называемого харизматизма, который можно интерпретировать в качестве широко распространенной, но необъяснимой любви и основанном на нем доверии масс к тому или иному лидеру. Скажем небезызвестный Горбачев для многих сегодня – жалкая копия бывшего харизматика (образ-имидж реформатора которого, был создан не столько при помощи технологий, сколько в силу сложившихся обстоятельств, померк и растворился в ненависти и презрении, а попытки приписать ему исторические заслуги вызывают только раздражение и смех), но для других – герой, сваливший прежнюю социальную систему. Хотя и в их глазах его образ несколько поблек, потому что он не удержал в своих руках власть. Кто прав, считающие его предателем или считающие его героем? Показателем правоты в таких случаях могут быть результаты предыдущих президентских выборов в России, где бывший генсек-президент не набрал даже одного процента голосов.

Применяющие подобные технологии не должны забывать, что человек существо общественное, а следовательно, занимающие разные социальные полюса все же не изолированы друг от друга, следовательно, деградация чувств у одной категории людей с неизбежностью приведет к такой деградации у противоположной ей категории, а значит и у общества в целом. Это объективный закон функционирования культуры.

Корректировка и замещение страстей, например, у преступников, людей патологически больных, одно дело, но такая корректировка у больших масс людей – совсем другое. Поэтому в последние годы все чаще во всем мире начинает звучать требование информационной безопасности, которая должна осуществляться на всех уровнях функционирования общества.

Корректировка страстей – один из способов угнетения нежелательных из них с точки зрения тех, в чьих руках находится реальная власть. Технологии в этом случае служат целям удержания и укрепления власти.

Покорять грубые и вульгарные страсти конечно необходимо. Но покорять недовольство масс своим социальным положением – преступно. Недовольство масс следует не покорять, а не доводить до недовольства, например, путем объяснения, т. е. обращения к их сознанию, способному осознать объективную, именно объективную, причину существующего положения, раскрытия правды бытия и его ближайших и отдаленных перспектив.ⁱⁱ

Покорение недовольства, в этом смысле, – целенаправленное насаждение культуры страха, контроль степени распространенности различных его видов среди определенных категорий населения. Способ контроля находится в прямой зависимости от состояния доминирующей в обществе политической и правовой культуры, степени и видов реальных, а не просто декларированных социальных свобод. Именно технологии покорения – основная социальная причина состояния психического здоровья людей, связи здоровья с социальной структурой. В этой связи представляются совершенно обоснованным утверждение Фрица Римана о том, что появился совершенно новый вид страха, который стал неизбежным спутником современной жизни. Это страх перед социальными изменениями и этот страх увеличивается тогда, когда наш образ жизни и деятельности изменяется вопреки нашему желанию .ⁱⁱⁱ

Какое фармакологическое средство может помочь от такого страха? Такой страх равен осознанию бессилия перед силами, принимающими решения вместо нас и заставляющими жить по написанным не нами законам? Современный человек, или, как любят говорить ученые, человек из толпы, все чаще убеждается, что никакой не рок, а именно совершенно определенные, противостоящие его интересам социальные силы навязывают ему правила жизни, которые он не может изменить. Поэтому он впадает в депрессию, осознает безысходность своего существования и ужасается перед будущим.

Не только образ мыслей, но и сила и содержание чувств зависят от образа жизни, от того места, которое человек занимает в обществе. Если бы это было не так, то в инструментарии социологического исследования не было бы раздела называемого паспортичкой, дающей возможность составить социальный паспорт респондента, а потом, на основании этого паспорта классифицировать полученную информацию.

Но исследования показывают, что бывают и исключения, что иногда человек ведет себя совершенно не в соответствии с собственным социальным паспортом. Знание же причин такого поведения дает возможность исключение сделать правилом, усилив мотивацию к поведению, расходящемуся с социальным паспортом. Получается, что ученый может ставить перед собой задачу либо выяснения причин приводящих к исключениям с тем чтобы поведение людей стало соответствовать социальной культуре (или культуре социума), либо задачу превращения поведения в такое, чтобы оно соответствовало потребностям правящей группы. В этом случае в задачу всякого исследования входит поиск объективных факторов, которые могут внести коррективы в характер взаимосвязи мыслей, чувств и социального положения, и установление закономерностей, дающих возможность внешнего технологического вмешательства в данную взаимосвязь. Иными словами, социология способна вскрывать особенности влияния объективных факторов на мысли и чувства и влияние технологий на их корректировку в нужном заказчику направлении.

Страх перед смертью хуже самой смерти, говорит. Джордано Бруно. Но такой страх достаточно легко возбудить, потому что страшна не сама смерть, а ее, леденящее душу, ожидание (что весьма легко устроить), достойное того, чтобы провести целое самостоятельное исследование того, каким образом оно внедряется в структуру духовной культуры и какую социальную роль оно играет там. Страх перед будущим, например, – разновидность страха перед смертью, но не только своей собственной физической смерти, а возможностью смерти при жизни, т. е. духовной смерти, которой могут быть подвержены дети, внуки, культура и прочее. Такой страх, в свою очередь, – одно из воплощений страха перед властью и богом, наиболее распространенного и устойчивого во времени.

Страх перед смертью как бы создает основу для всех остальных видов боязни в том числе и перед властью и богом. Если есть страх перед смертью, то любая дрожь в коленках вам уже напоминает бренность вашего существования в этом мире. Вызвать такую дрожь – означает одержать победу над боящимися. Профессионалам ничего не стоит заставить отдельных людей и целые группы бояться собственной тени, если это нужно государственной власти. Хотя обыватель не может обвинить нынешнюю демократическую власть в конкретных целенаправленных и угрожающих ему действиях, он постоянно ощущает ужас перед ней. Если есть у кого-то сомнения, то следует спросить, почему нам в квартиры не дают тепло или воду, но мы за них исправно платим, нам не дают зарплату, но мы регулярно выходим на работу...? Тысячи подобных терпимых нами мелочей говорят только об одном, нами обуревают страхи, поражающие волю, вселяющие в нас апатию ко всему происходящему и исключающие возможность массового активного вмешательства в происходящие социальные процессы, которые непосредственно отражаются на жизни каждого.

Действительность такова, что даже не нужно специально угрожать расправой, угроза исходит от самой действительности, порождающей страх перед возможной расправой, что хуже самой расправы, потому что вселяет в обывателя неопределенные чувства, означающие неизвестную до сих пор форму страха, страха перед неопределенностью, имеющую значение в каждый данный и наступающий момент повседневной жизни. Власть на первый взгляд прямо не угрожает, не запугивает, не устраивает массовых пыток, но ее боятся. Достаточно одного рекламного ролика с надписью Щоб не бідувати треба працювати! . О какой работе может идти речь в условиях массовой безработицы? Ролик скорее ненавязчиво и недвусмысленно напоминает о не безопасности забастовок против безработицы, наглядно демонстрируя благополучных штрейкбрехеров и скрыто угрожая непослушным и боящимся потерять даже те крохи удобств , оставшихся от прошлой жизни.

Неизбежно боится многих тот, кого боятся многие , – говорит Сенека старший, а Клавдиан (Claudius Claudianus – латинский поэт IV-V в. н. э.) вторит ему: Кто внушает страх, тот еще больше сам боится . Эти выражения стали классическими афоризмами, выражающими социальные закономерности распределения страстей. Угрожающие боятся сами, но боятся они иного, чем те, кому они угрожают. Поэтому и нужно говорить о принципах социального распределения страстей, а в данном случае страхов.

Психологически и гносеологически получается, что и властвующие и подвластные боятся друг друга, но социологически не только предмет страха, но и агенты устрашения, и сам страх у них разный. Подчиненные боятся власти, их устрашают хорошо оплачиваемые приказчики (надсмотрщики) с целью добиться повиновения, а власть имущие боятся потерять свою власть и боятся своих подчиненных. Если к тому же всякая власть от бога, то ее нужно бояться вдвойне. Не многим понравится напоминание о том, что единственная в истории власть Советов не прибегала к собственному освящению религией, но даже и конфронтировала с ней. Принцип всякая власть от бога конечно не боги придумали, вернее такие боги, которым всегда и безраздельно было подвластно общество. Кроме того, если всякая власть, в том числе и политическая, от бога, то о каком суверенитете народа может идти речь. Она может идти только о прямом и безусловном повиновении функционеру, выполняющему к тому же не свою собственную властную волю.

Подлинной демократической власти не нужна опора на религию. Такая опора нужна той власти, которая не имеет собственного авторитета. Ее просто не уважают, в лучшем случае боятся, а в худшем – ненавидят. Страх – единственный способ ее легитимации. И, в таком случае, никакие выборы, никакое представительство и прочая мишура не спасают положение. Они лишь прикрытие права подавлять волю несогласных. Однако подавление все же крайняя мера. Демократии прибегают к нему не так уж и часто. В их руках целый арсенал иных репрессивных методов, т. е. методов духовной репрессии, исполняемой не только церковью и системой права, но и, как не покажется странным, искусством и наукой. Что же касается клира, то в его духовном арсенале имеются отточенное в веках оружие по уничтожению противников не силовыми методами.

Заметим, что сегодня многие политики говорят о не силовых методах социального управления, с чем у них собственно и ассоциируется демократия. А что понимать под не силовыми методами, с какой целью и с какими социально-культурными результатами они используются?

Профанация один из них. Это комплексная технология, включающая в себя и возможность устрашения. Профанацию можно трактовать как совокупность способов (т. е. технологию) социального влияния методом практического функционирования так называемого закрытого знания.^iv Вводя в научный оборот термин закрытое знание С. Г. Кара-Мурза, не использует термин профанация, но именно закрытое знание хорошо раскрывает суть всякой профанации, которая, в этом плане, есть совокупность способов, цель и результат функционирования в обществе закрытого знания, содержание и социальные последствия практического применения которого известны только социальному актору, но не известны тем, на кого оказывается воздействие при профанации. Общество в результате профанации как бы расслаивается на два класса: профаны, т. е. не посвященные ^v и посвященные, способные в результате обладания знанием, достигать своих корыстных целей, расходящихся с целями профанов . Такая структура латентна, скрыта от непосредственного восприятия. О ней не говорят СМИ, потому что именно эта структура дает возможность для социальных манипуляций и прямого обмана.

Смысл профанации, или формирования профанной культуры, заключается в том, что профаны дают согласие на такие преобразования, которые принципиально не согласуются с их интересами и даже приносят им прямой вред. Потому они и профаны. Такое возможно потому, что профан абсолютно уверен, что иного пути нет . Если он верующий, значит для него все осуществляется по воле бога, а если нет – в силу объективной необходимости . Профан просто не знает, что социальная необходимость во многом – результат взаимодействия субъектов социального действия, а сила воздействия данных субъектов друг на друга преимущественно определяется не их непосредственными физическими или интеллектуальными способностями, а размером общественного богатства, которым они владеют (куда включается и культурный капитал, формируемый наукой и системой образования), дающим возможность использовать чужие физические и интеллектуальные способности как свои собственные.

Главное противоречие в профанной культуре заключается в том, что профан дает согласие на то, что сам же и отвергает. Понаблюдайте за рассуждениями обывателей по поводу политики, например. Как правило даже в их двух рядом стоящих суждениях по одному и тому же предмету имеются два взаимоисключающих основания.

Профанные действия возможны во всех сферах общественной жизни. В науке профанация означает использование научных методов с целью дискредитации науки или научно обоснованных положений гипотез и прочее (вспомните только креационизм; доказательства при помощи научных методов существования бога; доказательства справедливости социальной несправедливости или моральной и юридической правомерности социального неравенства; научные доказательства существования души и т. д. и т. п.; во всех случаях вывод находится в противоречии с посылкой).

Мы как-то совсем не задумываемся о не такой уж и безобидности подобного рода вещей. Однако, если они существуют, значит это кому-нибудь нужно.

Социальная роль профанации – легитимация власти, испытывающей постоянную угрозу своей легитимности и укрепление социальных позиций религии в условиях секуляризации, которая, одновременно, явно или скрыто служит целям освящения власти.

Где замешана религия, там всегда имеет место профанация. Власть, заинтересованная в профанации и поэтому способствует приданию профанным идеям и представлениям социальных значений, например, через признание принципа плюрализма. Она превращает профанную культуру в официальную, т. е. поддерживаемую государством. Но воспроизводство профанной культуры возможно только через изоляцию от подлинно научной информации и через устрашение, которое, в свою очередь, невозможно без укрепления социальных позиций церкви и клира.

Профанирование и устрашение прямо связаны между собой. Следовательно, в той степени, в которой власть заинтересована во всеобщем страхе перед собой и богом и в той степени, в которой она использует для этого науку (и особенно социологию), можно говорить о степени ее демократичности или связи с молчаливым большинством .

Правда, здесь еще имеет значение и то, на какие социальные слои и группы преимущественно направлены устрашающие действия и какую роль играют при этом наука и искусство, которые в качестве социальных институтов способны превращаться в агентов устрашения и страх перед властью и богом превращать в экзистенциальный, якобы исходящий из самой природы человека. Утверждение экзистенциальности такого страха – способ снятия социальной ответственности власти перед обществом и отдельным индивидом в профанировании понимания самой человеческой сущности, т. е. социальной природы культуры.

Получается, что социальные институты, самой своей природой призванные быть агентами социализации превращаются в агентов влияния, т. е. агентов устрашения. Хотя церковь всегда была таким агентом. К науке, искусству и церкви присоединяются еще и репрессивные органы или органы поддержания социального порядка, система образования и СМИ. Ко всему этому весьма эффективно примыкают терроризирующая общество организованная и сросшаяся с государством преступность, т. е. мафия, криминальные группы и отдельные криминальные элементы.

Страх для мафии – лучшее духовное состояние общества. Но мафия, как агент устрашения, бессмертна и непобедима только в мафиозном государстве, где всеобщий страх – условие и способ жизни, где власть без мафии все равно, что мафия без власти. Мафия – институт действующей политической власти. К такому выводу постепенно приходят многие социологи, изучающие преступность.

Затронем еще один аспект социального распределения страхов, который особенно заметен на примере так называемого страха перед бедностью.

Боязнь бедности – один из показателей капиталистической культуры, расчлененной, прежде всего, по социально-классовому признаку. Именно по этой причине, усиленной индивидуализмом, субъективное состояние другого, не всегда значимо для каждого отдельного Я или вообще никогда не значимо. Это создает культурное основание для дифференциации людей не только по собственно объективным признакам (богатые, бедные и т. д.), но и по состоянию их внутреннего мира, духовной культуры. Хотя такое основание вторично, но оно фактически закрепляет уже имеющуюся дифференциацию. Получается, что люди живут не в обществе, и даже не в обособленных сообществах, а автономно. Интерсубъективные связи между ними переходят в разряд простой случайности и имеют место в весьма ограниченной области (в семье, например). Остальная система связей строится по типу субъект-объектных отношений, которые можно назвать отношением типа человек-вещь.

Иными словами, каждый для другого лишь вещь, средство, достижения частных целей. Такова природа конкурентных отношений, которые по преимуществу манипулятивны. Они могут быть интерпретированы как стремление конкурирующих сторон к установлению отношений господства и подчинения (что требует постоянного взаимного устрашения), где доминировать будет только победившая сторона.

Страх перед бедностью – закономерный результат такого устрашения. Будучи одним из разновидностей социального страха, он по своей природе не зависит от его носителей, потому что возбуждается самой социальной системой. Философ при этом сказал бы так: Как бы я не хотел не бояться бедности, но она мне постоянно угрожает. Социолог так сказать не может, угрожает не бедность, а сама социальная структура, разделение людей на бедных и богатых. Вот что принципиально различает социолога от философа. В обществе люди угрожают другим людям, но при этом их угроза скрыта за объективными факторами . Имеющаяся в обществе бедность и есть один из таких факторов, за которым скрыт человеческий фактор, ставший латентным. Именно он, человеческий фактор, формирует социальную среду, в которой рожден каждый из нас и в которой предусмотрен принцип неизменного ее воспроизводства. Иными словами, от социальной структуры зависит быть мне бедным, относится к среднему классу или выбиться в социальные верхи. Именно принцип воспроизводства ее в неизменном состоянии предусматривает необходимость наличия непосредственно угрожающих служб, т. е. агентов, охраняющих и стабилизирующих социальную систему и тем закрепляющих разделение на бедных и богатых.

Страх перед бедностью – один из наиболее эффективных способов контроля работодателями поведения наемной рабочей силы. Можно было бы сказать, что бедному нечего бояться бедности, потому что он и так бедный. Но это совсем неправильно. Существует мера, градация бедности. Поэтому бедный всегда боится стать еще более бедным, на фоне чего представитель среднего класса – супербогатый человек. Вот откуда берутся мифы о счастливом среднем классе, живущем в кредит, где сам кредит способ контроля за благонадежностью.

Богатый же – боится разорения. При этом следует иметь в виду, что разорение есть акт социальный. Разорение – результат действия набирающих силу моих конкурентов, стремящихся к господству надо мной как противостоящим им собственником. Разорение, утверждает К. Маркс, способ расплатиться с долгами, которые, приобретаются либо в результате конкурентной борьбы, либо в результате прямого разбоя или – пороков (страсти к азартной игре, например, которую обычно истолковывают в качестве свободного выбора, ведь игрок может и не играть, но забывают, при этом, отметить, что подобная страсть тоже социальна, целенаправленно культивируется игорным бизнесом, потому что дает баснословные прибыли¹),

Страх разорения порождает бесконечное количество мерзостей, заражающих не только тех, кому они грозят, но и все общество в целом. Почему так происходит? Да потому, что разорение – результат действия других, вызывающее ответную ненависть. И не имеет значения законная это конфискация или незаконный грабеж, революционная экспроприация, осуществляемая по законам морального права, или незаконно перехваченное родственниками наследство, передел общественной собственности без согласия, как утверждается, неэффективного и несобственника в пользу эффективного собственника (простите, приватизации с целью формирования мелкого, среднего и крупного капитала) или постоянная задержка заработной платы опять же с целью способствовать пока еще неэффективному или в принципе неэффективному собственнику накопить первоначальный капитал (и переправить его за границу – из страха перед разорением).

Хотелось бы напомнить, что хотя далеко не богатый, но достаточно зажиточный народ не так давно в своей массе и понятия не имел об эффекте разорения. Кроме того, он привык доверять государству и поэтому не проявил необходимой социальной активности в корректировке предлагаемых моделей будущего. Отсутствие массового протеста в обществе перед радикальными переменами идеологам нового порядка дает основание говорить о том, что общество дало согласие на такие перемены. Подобные утверждения весьма далеки от истины. Молчание далеко не всегда согласие, хотя это уже несколько иная тема.

Нынешние перемены вызваны не так называемой прошлой бедностью большинства, а вдруг возникшей тягой к роскоши абсолютного меньшинства, поддержанного соблазненным большинством. Обладание же роскошью, да еще обретенной весьма сомнительным путем, заставляет спешить жить, повинуясь самой этой роскоши .^vi Правда, если бы на этом все и кончалось, ну и ладно. Спешите жить, ну и бог с вами. Но все дело в том, что частное богатство и жизнь в роскоши богатых – результат специфически исторического способа распределения и перераспределения общественного богатства, а его охрана требует того, чтобы никто не смел и думать об изменении устоявшегося порядка.

Охрана богатства – явная функция латентного страха богатого перед бедностью. И именно эта охрана – одна из причин, порождающая и закрепляющая бедность как социальное явление. Страх перед бедность и есть страх перед разорением, побуждающий к безудержному накоплению материальных благ и соответствующему социальному расслоению по имущественному признаку. Вот где социальные корни капиталистической конкуренции.

Бедный – это неудачник, говорят западные и доморощенные моралисты. И называют два признака неудачника: а) он или просто ни к чему неспособен, значит, так ему и надо; б) или ему не повезло в конкуренции, значит, может повезет в следующий раз. Хотя при этом забывают добавить, что бедному в конкуренции с богатым никогда не повезет. Так называемая социальная мобильность, не является решением поставленной проблемы, а именно проблемы бедности и нищеты, голода и всего того, с чем в повседневной жизни сталкиваются бедные. Отдельные случаи лишь прикрывают собой существующую социальную закономерность, а социальная мобильность, хотя и существует, но столь незначительна, что может быть представлена в качестве идеологического средства, оправдывающего существующее статус-кво.

Обвинение бедных в том, что они бедны – технология, имеющая целью опорочить саму претензию на необходимость структурных социальных изменений. В этой связи возникает огромное множество проблем теоретического порядка, которые здесь просто нет возможности осветить. Обратим внимание только на одну из них.

Опорочивание – технология, цель которой, в данном случае, заключается в подготовке общественного сознания к восприятию того или иного вида устрашения. Этот способ корректировки поведения индивидов, групп и целых социальных слоев может осуществляться несколькими способами. Один из них высмеивание, о котором в данном сборнике речь уже шла.^vii Сейчас попытаемся более детально описать еще один из способов, который имеет прямое отношение к устрашению и о котором выше речь уже шла, а именно, демонизацию.

Демон (daimon) в греческой мифологии означает низшее божество, чаще злое. Позже с распространением христианства и внедрением в массовое сознания антиномии язычник-христианин, в демонов превратились все дохристианские духи-хранители.

К выше приведенному определению следует добавить, что демонизация – совокупность способов внедрения в массовое сознание идеи о том, что все, что бы не делал или делает демонизируемый (индивид, группа, организация и прочее) есть не просто преступление, для пресечения которого достаточно было бы обвинения и наказания по закону, а самовоспроизводящееся зло, совершаемое из прихоти и для удовольствия, поэтому существует необходимость и оправдана любая крайняя мера, предполагающая моральное, а лучше физическое уничтожение не только самого демона, но и его окружения и результатов его деяний. Кроме того, демонизация – наиболее эффективное средство конструирования мифологизированных образов социальной структуры.

Практически во всех культурах представления о черных дьявольских силах связаны именно с представлениями о самых отвратительных поступках. Зло же, совершаемое из прихоти и для удовольствия, наиболее отвратительно. Дьявол обладает демонической, т. е. неуправляемой силой, которая не подвержена никаким внешним влияниям. Есть только один способ воздействия на него: по сходной цене продать ему душу и тем направить его действия в нужном для вас русле. Обратная, латентная идея технологии демонизации, неизбежно возникающая в сознании тех, на кого рассчитана данная технология, заключается в том, что демонизирующие – это ангелы, а те, от чьего имени она осуществляется – сила божественная. И если уверовать в нее (т. е. вверить ей душу, вспомним, демону душу продают) значит обрести ее благорасположение, т. е. обрести покровителя. Напомним, бог и богатый – слова родственные. Богатсво – атрибут земных богов.²

Если же есть богатые, то есть и убогие, т. е. безгрешные и потому святые, которых пытаются соблазнить демоны. Так как демонизаторы обращаются к широкой аудитории – это значит, что их аудиторию и составляют убогие, которым нужна помощь ангелов, для того чтобы справиться с демонами. Они могут это сделать только вместе. Убогим только нужно поддерживать свою святость, т. е. молить о помощи и молиться. Им нужна ваша душа, почему вам и не говорят, что вы собственно и не демос, а тоже демоны. При этом убогим не говорят, что именно от них исходит угроза возможного разорения богатых и именно поэтому они и есть потенциальные демоны. Реальными они становятся тогда, когда начинают понимать природу существующей социальной структуры, в силу чего убогие распадаются как минимум на две категории: блаженных, т. е. тех же убогих, но ничего не понимающих в происходящем и демонов, т. е. понимающих и старающихся что-то изменить.

Как видим, демонизация является совершенно уникальным средством конструирования представлений о социальной структуре и самой структуры, а также описания поведения ее элементов в библейских терминах .

Однако, продолжим описывать эту структуру дальше. Демонизаторы убогим постоянно внушают, что и бог и дьявол требуют душу. На меньшее они не согласны. Отличаются же они тем, что с чертом можно торговаться, с богом никогда, на бога действует молитва и ему нравится совершать по человеческой просьбе добрые дела. На черта никакая просьба не действует кроме обмена человеческой души на желаемые вами его черные дела. В продавшего душу вселяется бес, т. е. вы сами становитесь демонической силой. Хотите? Вас освободят по вашему же желанию, за что вы должны встать на колени. И молиться! Т. е. молить о милости (или милостыне). Но опять же прямо не говорят, что заплатить, простите, быть спонсором, совершать подаяния, удовлетворяющие ваши низкие потребности, могут только они. И уж совсем никогда не скажут, таков закон функционирования закрытого знания, что благотворительность – форма контроля и подчинения. Получается, что в таких условиях благотворительность есть способ расположить к себе тех, кто постоянно проигрывает от неадекватного распределения и перераспределения общественных благ, а нуждающийся и получивший помощь становится как бы собственностью благотворителя, считает имморалист Ф. Ницше.

Сознание обывателя, а особенно представителя среднего класса, говорят западные социологи, имеет двойственную природу. Поэтому ему трудно идентифицировать себя с социальными верхами и совсем не хочется – с социальными низами и, в первую очередь, в страхе перед бедностью.

Технология демонизации еще больше раскалывает сознание обывателя, ставя его в положение выбора между двух зол (божественного добра и демонического зла ), потому что он страшится и богов и демонов. Выбор между богами, т. е. теми, в чьих руках находится политическая, информационная, экономическая и культурная власть, и демонами, т. е. теми, кто может и пытается изменить социальную систему в пользу убогого и блаженного молчаливого большинства. Но богов обыватель боится значительно больше чем демонов и поэтому вынужден делать выбор в их пользу. Ведь в их руках его судьба и он надеется, что ему это зачтется. Демонизаторы умеют устрашать, вселяя надежду. Они потому и пугают, чтобы надеясь покорялись. Страх и надежда – вот два орудия, при помощи которых управляют людьми , – говорит Руссо.^viii

Может показаться, что обыватель находится в трагической ситуации. Но это не так. Трагедия есть очищение при помощи сострадания и страха.^ix В демонизации же нет сострадания и сочувствия большинству. Здесь есть только сострадание и сочувствие абсолютному меньшинству, правда часто замешанные на ненависти и готовности перейти на другую сторону в случае смены социальных обстоятельств. Служба по принуждению всегда отягощена негативными чувствами.

Демонизация – одна из многих технологий превращения людей в средства других людей, ведь когда манипулируют людьми, то с ними обращаются именно как с вещами, утверждает С. Кара-Мурза. Манипуляция же и социальное управление – вещи совершенно разные.^x Существо лишенное воли – вещь, а устрашение – технология лишения или подчинения воли одних другим.

Поверившие в то, что демоны реально существуют, неизбежно придут к богам и на собственном опыте убедятся, что как и в первобытные времена боги снова живут среди них. И хотя это совсем другие боги, они тоже столь же осязаемы, сколь и недоступны. Давая надежду, они лишь дозируют степень вашего страха перед ними. Молитесь и они спасут вас от демонов , но только для того, чтобы подчинить себе.

Современные социальные мифологии имеют целью отождествления суеверий и знаний, т. е. чтобы суеверие идентифицировалось в качестве знаний (в социологии знания они уже и не различаются). Но при таком подходе и само знание низводится до уровня разновидности суеверий. Будем же говорить пока только о собственно суеверии и суеверном страхе. Согласно Шефстбери ...суеверный страх – а суеверие это вид страха – наиболее угнетает душу .^xi Этот страх сильнее страха смерти, потому что только кажется, что вам дают надежду. В действительности вас лишают любой надежды, ведь будущего нет не только у вас, но и у ваших потомков.

Еще в первобытные времена, разделяя мифических героев на добрых и злых, древние люди таким образом, хотя и не осознавали того, уже противопоставляли героизацию и демонизацию как два различных способа закрепления в памяти поколений социального опыта путем формирования образов, приемлемых и желательных и неприемлемых и нежелательных для данного общества.

Библия сняла в себе предыдущий многовековой опыт социального устрашения. В наши времена чтение Библии без страха перед тем, о чем в ней говорится, предстает в виде наиболее подробно разработанного учебника для современных технологов, где способы воздействия на чувства – способ классификации и разделения людей по их отношению к богу есть принцип классификации и разделения их по их отношению к власти и богатству. Нынешние сконструированные имиджмейкерами герои и харизматические лидеры, блаженные, демоны и прочие – социальные категории, составляют уникальную мифическую социальную структуру. Этим конструируется как бы параллельная, виртуальная (мнимая) по своей природе структура, которая не имеет ничего общего с реальной действительностью, но которая по принципу определения ситуации, имеет реальные последствия.³

Социолога во всем этом интересует то, что как в древности, так впрочем и сегодня, все эти образы выступали и выступают в роли образцов для оценки конкретных человеческих поступков, морального поощрения и осуждения и даже правового преследования или продвижения во власть. Но если имевшее место в древности на первый взгляд немыслимое и необъяснимое насилие над побежденными, массовое их истребление, объясняется некоторыми исследователями природной жестокостью человека, то сегодня это делается исключительно с целью снять вину с реальных виновников или подведения объективного основания под современную жестокую и порой ужасающую повседневную жизнь.

Общественный способ жизни в условиях разобщенной общности (структурированной по принципу дихотомии частное-общественное) предполагает устрашение удовлетворенными такими условиями неудовлетворенных с единственной целью самосохранения – охраны собственной социально-культурной идентичности, упреждения возможной угрозы себе в будущем (осмысливаемой в качестве категории зла). В таких условиях и возникает культура социальных отношений, раздвоенная на своих и чужих, друзей и врагов, науку и религию и прочее.

Пора понять, что даже этнически однородное общество давно раскололось не только на противоположные культуры, но и на множество конфликтующих субкультур. Угрожая рабочему, капиталист, например, хочет остаться капиталистом. Угрожая капиталисту, рабочий говорит ему об их общих естественных корнях и возможности его полного разорения и превращения не только его самого, но и его потомков в простых рабочих. В подобном обмене страхами принимают участие и другие страсти, например, такие как надежда, стыд, совесть, вина и прочее.

Наличие страстей предполагает возможность их корректировки, чем давно пользуются отдельные люди и группы людей во взаимном общении. Сегодня, как видно из сказанного выше, выкристаллизовываются технологии целенаправленной корректировки и даже полного замещения страстей. О некоторых других подобных вещах попытаемся разобраться в следующих статьях.

¹ Например, в начале ХХ века в США процветала проституция, контролируемая преступным миром, который постоянно конфронтировал с законом. Но когда главари этого мира, поняли, что можно законным путем делать деньги, то поставили на игорный бизнес. Проституция, конечно не исчезла, но игорный бизнес поставил мафию в закон и стал приносить неизмеримо большие прибыли. Об этих, и многих других вещах пишет, например, в своей малоизвестной у нас статье Преступление, как американский образ жизни Даниэл Белл. Но игорный бизнес сегодня – это не только рулетка и прочее в подобном роде, но и реклама, в том числе и самого игорного бизнеса, тотализатор, ставки, скажем, на футбольные, баскетбольные, хоккейные, бейсбольные, теннисные и прочие матчи. Все это дает сверх прибыли и возможность заинтересовывать, покупать спортсменов, матчи, судей и творить все то, что может приносить прибыль и уничтожать конкурентов. Вот почему у нас ведется такая борьба за контроль, например, над футбольной федерацией. Если бы это не давало прибыли, то не было бы и борьбы.
² Бог в славянской мифологии – название божества и доли, счастья, которое оно может дать человеку (родственное названию богатства и т. п.), противопоставляется небогу – обездоленному. Это слово выступает в качестве второй части названий богов: Белобог, Чернобог, Дажбог, Стрибог. – См. Бог. В кн. Мифы народов мира. Энциклопедия – М.: – 1991, т. 1, с.177.
Обратим внимание на то, что изначально обращение господин , в этом смысле, означало ты мой бог , т. е. богатый человек, который может мне помочь. Лорд , сеньор , пан и прочее – слова, тождественные по смыслу. Господин в качестве обращения богатого к бедному всегда означало выражение насмешки, унижения, издевательства, но не как не выражение равенства бедного с богатым, а тем более превосходства первого над вторым.
³ Согласно У. Томасу, если ситуация определяется как реальная, то она имеет реальные последствия. Это значит, если вы определяете кого-либо как демона, то вы и воспринимаете его как демона. И хотя это совершенно не значит, что он действительно ведет себя демонически, но тем не менее, любое его действие устрашает вас и воспринимается как именно демоническое.

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані