Соціалістичні ідеї, ініціативи ...

Николаенко Л.Г. к.фил.н., профессор: Высмеивание как технология конструирования субъективной реальности (социологический анализ текстов и публичных высказываний М.Жванецкого). Статья вторая

Опубликована в сборнике “Соціальні технології”, выпуск 23, 2004 год.

Первую статью см. kpu-kiev.org.ua

Идивидуализм, как дух капитализма, является отражением в сознании людей институализированного процесса самовоспроизводства социальной структуры, функционирующей по законам социального неравенства. Капитализм – социальный строй, где люди на институциональном уровне различаются по многим признакам, включая и антропологические, что дает возможность предусматривать и контролировать возможные изменения в их поведении в изменяющихся ситуациях.

В одном из своих интервью Жванецкий удивляется и спрашивает, неужели же нужно доказывать, что он любит эту страну? Да никто в этом и не сомневается. Он просто мыслит категориями культуры другого, несоциалистического общества, а тенденциозно сталкивая их ценности, создает несуразные ситуации, вызывающие смех, как бы подтверждающий его правоту. Но тогда почему капитализм, став для нас актуальным, заставил заплатить непомерную цену за него. Как моральную, так и материальную цену. По этому поводу ММ тоже высказался весьма лукаво: “Наш человек любит кричать: “наши деньги у Березовского”. Я все время спрашиваю – а у тебя были деньги? Нет. Какие ж твои деньги у Березовского?”³⁰

Софистический прием, примененный здесь Жванецким, на столько подлый, на сколько и древний, что дает нам право на софизм ответить софизмом: “Господин Жванецкий, Вы теряли рога? Нет? Если Вы не теряли рога, следовательно, они у Вас есть”. Теперь мы смело можем утверждать, что Жванецкий рогат, и завидовать здесь действительно нечему.

Теперь, думаю, даже Жванецкому понятно, что в случае с Березовским дело не в зависти, а в утрате чувства общности, основанного на общей собственности, объединяющей индивидов в советский народ. Для индивидуалиста если некто обокрал народ никого лично не обокрал. Лукавит ММ. Неважно сколько при этом бы каждый из нас лично потерял. Идеология грабежа иной быть не может.

Если у нас денег не было, то откуда они взялись у Березовского? Их ему подарило ЦРУ? А когда он говорит, что ненависть к Березовскому есть вообще антисемитизм да еще и марксизм, то подобные несуразности уже не смешны. А вот попытки оправдывать таких, как Березовский, только потому, что они евреи, есть ничто иное, как сионизм. Между прочим, для марксиста, Березовский прежде всего капиталист и отношение к нему, и к таким как он, к какой бы национальности они не относились, определяется именно этим, а не их национальной принадлежностью.

Маркс любил свой народ, и хотел, чтобы к нему относились как к равному среди равных народов, а не как к богоизбранному среди изгоев. Для него прохвост, даже если он еврей, прежде всего прохвост, а потом уже еврей. Если же в еврее-прохвосте видеть прежде всего еврея, а не прохвоста, значит создавать основу для межэтнической напряженности. Вот суть марксизма в решении национального вопроса, хотя, конечно, он много сложнее.

Жванецкий говорит, что он при советской власти жил с чувством страха все двадцать четыре часа в сутки, мол “живешь ты в этой квартире – ты не знаешь до сих пор, твоя ли она”. ³¹ Но разве Жванецкому не известно, что при советской власти из квартир не выгоняли, а предоставляли их в пожизненное пользование? В России, например, уже выгоняют. И антисемитизм – функция капиталистической социальной структуры, доставшейся социализму по наследству. Хочешь избавиться от такого страха? Поступай по Марксу! Но некоторым хочется одновременно быть и богоизбранными, со всеми вытекающими последствиями, и не бояться при этом. Такого не бывает. Любой национализм, в том числе и еврейский, – источник социальной напряженности. Чтобы снять такую напряженность нынешние юмористы пытается превратить в посмешище. Смотришь, и сам себя станешь уважать за то, что стал нищим.

“Больше всего ненавижу ложь, – говорит М.Ж., когда спрашиваю, чего не принимает в людях. Я ему верю”– пишет Зоя Богуславская.³² И я верю, но частично, ибо ложь он не принимает в других, а не в себе. И “чужой юмор не понимаю: в компании лучше не приглашать”: – говорит он ей же. А как же насчет “чувство юмора – признак ума!” Вот уж действительно зазеркалье.

Жванецкий как будто не знает, что все советские люди, независимо от национальности, гордо называли себя советскими. И это было серьезным достижением советской системы. Условия, порождающие социальные различия и влияющие на социальное положение людей, они считали несправедливыми. Советский человек требовал считать себя Человеком с большой буквы, вне зависимости от того, каковы его социальный статус, а тем более, антропологические данные. И когда такие различия стали довольно существенными, стали признаком, по которому и формируется современная социальная структура, – советского государства не стало. Но Жванецкий диссидент и ему все советское чуждо, поэтому он всей своей “юмористической” деятельностью требует разделения людей по всем возможным признакам и в первую очередь по признаку владения собственностью. Вот и выходит, что на словах текст его миниатюр требовал совершенствования советского строя, а контекст – его разрушения. “При тоталитарном режиме смех вызывают всё, а достижения то были только спортивные, ничего другого…”³³ Вот такой несмешной приговор, вынесенный юмористом, “не до конца писателем, не совсем актером”.³⁴

Вот с такими парадоксами мы имеем дело. Как видим, есть существенные различия между людьми от кухонной плиты (а равно и от станка), которые, почувствовав себя людьми, стали вести себя как настоящие люди и требовать соответствующего отношения к себе. А советское государство они считали своим. Проведите социологический опрос и выясните, многие ли люди в современной Украине, России и других страна СНГ считают государство своим? Исследование можно и не проводить. Эти люди по своей духовной культуре принципиально отличаются от тех, которые в советское время “уйдя на кухню”, стали говорить одно, думать другое, а петь третье. И сколько их было этих людей? В социологии ошибка в пять процентов считается статистически незначимой. Этих людей было значительно меньше, чем пять процентов.

Но вернемся к проблеме стиля спора. Жванецкий написал: “Хватит спорить о вариантах зернопогрузчика. Долой диспуты вокруг технических вопросов. Мы овладеваем более высоким стилем спора. Спор без фактов. Спор на темпераменте. Спор, переходящий от голословного утверждения на личность партнера”.³⁵

И мы овладеваем более высоким уровнем спора, признавая, что переход на личности в споре – средство заставить оппонента признать себя побежденным. Однако в социологии анализ социального паспорта респондента (то есть, конкретной личности) дает возможность описать с достаточно высоким уровнем точности его социальную позицию. Как и наоборот, – выраженная определенным образом позиция дает возможность описать основные личностные признаки автора. Чем мы и занимаемся, а не “переходим на личности”. Мы не действуем по принципу сам дурак, потому что знаем, что дурак тот, кто не знает причины того, почему его партнер по спору отстаивает такую позицию, а не другую. Почему он создает образы в духе “собачьего сердца”, то есть деструктивный, а не в духе “большой родни” или “сельской учительницы”, то есть конструктивный. Вот и все.

Заметим, социальные результаты от функционирования в обществе столь разных образов – принципиально различны. Человеку, привыкшему общаться с реалистическим искусством, всякий образ, выведенный художником, – отражение социального типа. А если это произведение не реалистическое? Типичен ли образ? Конечно, нет. Вот почему произведение, в котором описаны реальные социальные типы, но описаны так, что не выражают дух времени – не является воплощением художественной правды. Этим духом есть не сам факт, а отношение к нему в обществе. И именно это отношение и есть для художника-реалиста фактом.

Мы же, привыкшие к реалистическому искусству и не имеющие опыта общения с нереалистическим, поддались соблазну новшества. И Жванецкий был в СССР если не единственным представителем этого направления, столь масштабно пропагандировавшего его. Он открывал для нас то, что нас ждет в будущем, а мы думали, что он критикует настоящее. Он был в законе. То есть, в тех условиях, когда законом в искусстве был реализм, он, смешивая реализм с феноменализмом, тем самым разрушал реалистический эстетический опыт, не предлагая ничего положительного взамен. Мы же, насытившись до отвала подобным искусством, почувствовали, что нам тошнит, но за неимением иного, возмущаясь, продолжаем его потреблять. Этот способ формирования массового сознания стал доминировать в сегодняшнем мире и играть основную роль в трансформации культур и систем власти. Зачем и для кого это необходимо? Ответ известен далеко не всем.

А что же Жванецкий? Пришло время критиковать настоящее, а у него самоцензура и, естественно, кризис творчества. Ему теперь хочется быть не сатириком, а просто юмористом, потому что если он будет продолжать быть сатириком, то многим захочется назад. Теперь, бы, правда, только и быть сатириком, да нельзя, иначе нужно признать свою творческую несостоятельность в прошлом. Ведь высмеивал не то и не так. Вот и кризис. Хотя, зря ли прожита жизнь? Он в меру зажиточен, имеет заслуги, только перед кем?

Пришло время говорить правду, а он привык замешивать ее на лжи, ведь нереалистическое искусство всегда лживо.³⁶ Творчество Жванецкого – классический пример нового для нас направления. Его можно назвать нереализмом или способом вытеснения правды через гипертрофирование действительности, такой ее трансформации средствами слова, когда она утрачивает черты привлекательности и становится неприемлемой, но не потому, что она неприемлема сама по себе, а потому, что неприемлем сконструированный художником замещающий ее образ. Другого он не умеет, а сегодня этого делать нельзя, вот у него и кризис.

И не нужно думать, что слушатель не видит разницы между действительностью и ее образом. Он ориентируется совсем на иное, а именно на то, что окружающая его действительность в глазах других может выглядеть непривлекательно. Что собственно и есть конформизмом. Скажем, если у вас дома есть стол, вещь, привычная для вас, функциональная и удовлетворяющая ваши потребности, но пришел к вам гость и сказал: “А что это у вас за хлам такой, неужели вы не можете приобрести что-то получше?” Какова будет ваша реакция? Чувство неловкости и при первой возможности вы избавитесь от вещи, вполне качественной. И никакие рациональные доводы не делать этого работать уже не будут. Вы понимаете, что замечание гостя относительно вашей собственности по своему смыслу бессмысленно, что это “рассольник в авиаконверте Мукачевского завода кожзаменителей по запаху и цвету не имеет себе равных”.³⁷ Но вам уже не мила не только данная вещь, но и Мукачевский завод кожзаменителей, выпускающий добротную продукцию. Не мила и его продукция, изделия из которой вы, может быть, до сих пор носили и, которые реально не выделяли никакого запаха, ни тем более рассольник. А заодно вы теперь косо будете поглядывать и на соленые огурцы. Пришло время бананов и ананасов. Но ведь они здесь не растут! А какое мне дело, я индивидуалист, подавай… и все тут! В результате тотального негативизма ни бананов, ни ананасов, ни соленых огурцов у вас на столе нет, заодно и стола, хотя образы их вы можете созерцать в изобилии на прилавках, расставленных на улице вокруг вашего дома.

И ни у кого не возникло сомнение “А был ли мальчик?” То есть, а существует ли вообще завод кожзаменителей в Мукачево? Для создания ассоциаций это не имеет значения, потому что есть само Мукачево. У обывателя тут же возникает сомнение, – разве может быть нормальный завод в Мукачево? Дело сделано. Теперь обывателю нет дела до того, есть завод в природе или нет. Сама мысль о том, что он там может быть противна. Ему есть теперь дело только до того, что он ему не нравится. Конструирование противоположностей по принципу добро – зло, где зло все советское, а добро, наоборот, – все несоветское, где самое доброе антисоветское.³⁸

Жванецкий скорее всего не знает о существовании так называемой философской и социологической феноменологии, согласно которой феноменологу нет дела существует предмет или не существует. Если есть образ, он и определяет поведение. Его интересует только та реальность, которую он представляет себе и для которой объективная реальность только повод для создания ее образов. Но так как сущность объективной реальности непосредственно не воспринимается, а воспринимается только ее видимость в форме явления, то и возникает необходимость в познании вообще. Социальное же конструирование отличается от познания. Оно делает расчет на веру. Специалист конструирует образ, предлагает его потребителю и тем самым освобождает последнего от необходимости тяжелого умственного труда.

Но почему потребитель принимает сконструированный для него образ реальности, не имеющий к ее сущности никакого отношения? Потому что потребитель всегда сталкивается с видимостью этой реальности и видимость для него и есть самая настоящая реальность. Ее образ, да к тому же и гипертрофированный, ему и подсовывают. Абсолютный подлог, но потребитель верит, потому что с видимостью-то он сам сталкивался, и не раз. Для понятности сказанного приведем аналогичный пример. Скажем сущность ценообразования знает профессор, преподающий экономические науки в университете. Но какие именно сегодня цены на рынке, он, как правило, не знает. Скажите ему, что килограмм бананов сегодня стоит десять гривен и он поверит, хотя реальная цена пять гривен. Базарная цена – видимость закона ценообразования, закон же – сущность базарной цены. Торговка на рынке точно назначая цены, не знает сущности закона ценообразования. Знай она закон – она бы преподавала в университете. Спросите ее, почему сегодня именно такая цена ее бананов, она обзовет вас негодяем и запустит в вас бананом. На подобных противоречиях и строятся все смешные несуразности.

Конструкторы нереалистических образов всегда находятся в сфере видимости с тем, чтобы затруднить другим доступ к сущности. Популярность, между прочим, суррогат сущности, поэтому она есть форма власти в сфере духовной культуры. Для обывателя популярный человек постиг сущность. Вот гносеологическая основа всякой харизмы и дорога превращения духовной власти в политическую. Что и произошло, когда многие известные люди поменяли свою политическую ориентацию.³⁹

Мышление Жванецкого чисто феноменологическое, как и у всякого диссидента.⁴⁰ Тотальное неприятие общества, в котором было хуже, чем в египетском плену, как утверждал один из московских раввинов, определило характер восприятия реалий этого общества, поэтому его социальное поведение не могло быть негативным и разрушительным.

Творческий метод Жванецкого, таким образом, метод разрушения. Сформировавшись в результате неприятия метода социалистического реализма, он привел к неприятию всякого реализма вообще. Конфликт слова Жванецкого и существующей реальности создавал необычную ситуацию, привлекавшую внимание обывателя и заставлявшего его смеяться. Этот смех особенный, отчуждающий обывателя от соседа, общества и себя самого. После смеха Жванецкого мир раскалывается на Я и Они, эти все остальные, с которыми даже простое общение приносит мне вред. Мир индивидуализма иным быть не может. Эстрадный смех превращался в технологию влияния на сознание слушателей с последующим провоцированием конфликта между гражданами и обществом, в котором они живут, и которое постепенно начинают воспринимать как чужое и чуждое. Здесь нет понимания причин и следствий, а только ассоциации, спровоцированные в моем сознании таким образом, что настраивают меня быть осторожным всегда и во всем. Теперь мне нет дела до того, действительно ли мне надо бояться. Но я все равно ухожу на кухню и только там пытаюсь довериться самому себе, выглядывать в окно: “Может за мной уже пришли?”

Эстрада Жванецкого, сорок лет проведшего на ней, является параллельной школой, а точнее, социальным институтом, предписывающим аудитории правила понимания происходящего, не согласующиеся с самим происходящим.

ММ через лозунг “поменьше юмору”⁴¹ как бы призывают превратить смех в разновидность социального протеста, потому что смех над собой – признак ума, который, как утверждается, якобы есть в Англии. Сегодня английский юмор можно наблюдать практически каждый день. А сводится он в конечном итоге к демонстрации падающих штанов с английского джентльмена. Джентльмен без штанов, заглядевшийся на приоткрытую грудь женщины, ожидающей автобуса на остановке, смешно. А если ее нет, то кто-то за кадром посмеется вместо вас. Он, как и Жванецкий, этим подсказывает: “Дурак, здесь нужно смеяться!”

По логике Жванецкого свобода творчества, если уж она есть, должна быть доведена до логического завершения. А как в Англии? Если да, то чего там штаны джентльмена, подавай падающие штаны наследного принца или самой английской королевы. Вот будет смешно. Разве Жванецкому неизвестно, что английский юмор, как, впрочем, и в любой другой “демократической” стране, строго табуирован: есть вещи, над которыми смеяться не принято. В США есть над чем посмеяться. Так вот, подарите США пару Жванецких, обеспечьте им эфир, снимите табу на предметы и способы высмеивания. После первого перенесенного шока благочестивые граждане их разорвут на части. Они не поймут, что творчество подаренных им юмористов – залог процветания американской демократии и американской мечты. А если поймут – Америка развалится.

Вот пример. Юморист М. Задорнов с эстрады в США, сравнил американский флаг с полосатым матрацем, на котором спят, сидят и прочее, за что немедленно был навсегда лишен въездной визы. Мне этот флаг тоже напоминает матрац, но значит ли это, что у американцев отсутствует юмор? Их флаг вызывает у них совсем другие ассоциации, смысл которых высмеиванию не подлежит. Замещение этих ассоциаций иными – табу. Американец горд, скажем, близостью флага к телу, а для носителя иной культуры Задорнова, подобное – кощунство. Только и всего. Здесь работают идентификации по принципу свой-чужой. Высмеивая перед американцами американское, он для них чужой. Поэтому они не понимают вашего юмора. Помните, Жванецкий тоже не понимает чужого юмора.

Кто у нас высмеивает ценности либеральной политической культуры? Юмористы боятся быть чужими для власти. Они могут смеяться над отдельными либералами, но не над либеральной политической системой, хотя либеральное слово и либеральное дело принципиально не согласованы между собой с соответствующими последствиям. Да кто заплатит?

Искусство слова здесь служит уже не красоте, а решению политических задач, противных абсолютному большинству. Такое искусство уже не возвышает, а угнетает человеческий дух. Оно поэтому и есть нереалистичным. К сожалению масштаб статьи не дает нам возможность более подробно описать принципы реалистического искусства и дать сравнительный социологический анализ реализма и нереализма.

Отказ в начале ХХ века либералами признавать в рабочем Человека – исторический факт. И Горький показал пагубность такого представления, открыв человеческие начала на социальном дне. Он же открыл пути к пониманию в искусстве причин превращения людей в зверей и деления людей на светлую сотню и черный миллион.

Для либерала же до сих пор признать в рабочем человека означает опротиветь самому себе. Рабочий, для него, он и есть рабочий, безродный и не породистый. А если у него сердце и есть, то не иначе как собачье. Это утверждение основное в буржуазном искусстве. Оно потому и искусство, что весьма искусно решает проблему конструирования нечеловеческого образа рабочего, этого грядущего хама (Мережковский), а хама нельзя допускать до власти.

Иначе говоря, буржуазное искусство решает проблемы увековечивания господства капитала, социальная структура которого имеет и этнический срез.

Вот та причина, по которой юмор, как и люди, структурируется. То есть, есть юмор и юмор. Жванецкий, конечно с этим не согласен. Он предлагает довольно упрощенную схему. Для него есть те, кто понимает юмор, и те, кто его не понимает и поэтому боится его. Они и требуют: “Поменьше юмору, граждане”. Это не значит, что “чувство юмора нужно выбивать из остряков руками” и “учиться острить без намеков и веселиться без юмора”.

Для него юмор сам по себе добро и ущерба причинить никому не может. Ущербны те, кто его не понимает и те, кто не принимает шутки Жванецкого. Этим самым он скрывает то, что его юмор деструктивный. Юморить совсем не значит просто веселить кого-то. Можно высмеивать не то, что достойно высмеивания, а как раз то, что высмеивать нельзя и тем наносить значительный ущерб. Такой смех называется злым. И хотя в смехе Жванецкого зло носит видимость благодеяния, он должен быть отнесен к разряду злословия.

Некоторые особенности маргинального юмора

Проанализировав публичные высказывания самого Жванецкого о своей социальной позиции и высказывания других людей о нем можно прийти к выводу, что о таких классиках, как правило, говорят либо хорошо, либо ничего.

Так, некий В.Владин договорился до того, что назвал ММ великим писателем земли русской. Он пишет: “Если Пушкин – это “солнце нашей поэзии”. Лев Толстой – это “глыба” и “матерый человечище”⁴², Некрасов – “печальник горя народного”, Максим Горький – “буревестник революции”⁴³, а Блок – “трагический тенор эпохи”, то Жванецкий – это и то, и другое, и третье, и четвертое… Да еще к тому же он Гоголь и Чехов, Достоевский и Грибоедов, Булгаков и Зощенко...”⁴⁴ В общем, клип в одном портрете. Иначе говоря, ничего подобного русская литература не знала. Но мало того, сам ММ не чурается того, что на его официальном сайте его сравнивают не иначе как с Лениным! Читаем: “В конце советских времен М.М. Жванецкий был для многих примерно тем же самым, кем в начале советских времен, тоже для многих, был В.И. Ленин. Властитель дум то есть. С трибуны, простите, со сцены он делился своими наблюдениями о нас и о мире, в котором все мы очутились явно не по своей воле, о будущем, в которое он далеко не заглядывал”.⁴⁵

Михал Михалыч, так может Вы еще и иудушка Троцкий (Ленин), – вечный раскольник и злой гений России, властитель дум всех, кто так и не сумел четко определиться в методах классовой борьбы. Высоцкого только до Пушкина поднимали. Жванецкий, конечно, выше. На м-н-о-г-о!!!

По Жванецкому мы очутились в социалистическом мире не по своей воле. Это четверть правды абсолютного меньшинства, которое не хотело в социализм и которых никто не спрашивал. Ситуация поменялась. Теперь мы, абсолютное большинство, очутились в капитализме не по своей воле ведь теперь нас никто не спрашивал. Это уже вся правда и она не делится на половины. И когда те, кого сегодня не спрашивают, смеются от того, что над ними смеются, – это уже смех маргинальный. Так и хочется повторить слова классика: “Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!”

Получается, что смех над собой одновременно и показатель высокой духовной культуры, то есть способности адекватной самооценки, и показатель духовного убожества. Эту вторую часть Жванецкие постоянно умалчивают. Иначе маргинальности не будет.

Еще никогда русские писатели до Жванецкого не занимались социальными манипуляциями так эффективно, хотя и создавали художественные образы в зависимости от того, с каким из социальных слоев они себя отождествляли. Но до сих пор каждый великий русский писатель заявлял о своих социальных идентификациях открыто, а Жванецкий всегда говорил одно, а думал другое. В этом-то состоит его гений.

Полина Капшеева (Лиора Ган) осмелилась написать в статье с весьма примечательным названием, о желчно-ироничном Жванецком, который якобы превратился в тонкого лирика.⁴⁶

Более определенно высказалась Елена Ямпольская после одного из концертов, проведенных Жванецким. Она пишет: “Когда комплексы вылезают из подкорки и сами подшучивают над автором, миниатюры резко просаживаются. Особенности пожилого любовника (“попытка уйти из дома домой”) – полный восторг, зато комментарий к выступлению юной “звезды” (“когда она поет, хочется сесть ей на лицо”) – фи. Неэстетично и слишком саморазоблачающе.”⁴⁷

Симптоматична фраза академика Андрея Воробьева, хлесткая, сказанная в духе либеральной полу-правды: “Страна успела преодолеть путь от тюрьмы до сумы, а эпоха Жванецкого все продолжается”. Академик забыл отметить, как в тюрьме становятся академиками и зачем нас, выпустив на волю, за воротами обворовали? Может, потому и выпустили, что бы обворовать? Мы ведь нищими не были. Нас, как древних евреев выбросили в пустыню Синай, где ни воды ни нефти. Тем хоть бог подавал манну небесную и обещал покровительство, за что США расплачиваются. А мы, у кого и воды и нефти залейся, стали и богом, простите США, забыты. А как мы счастливы, если вспоминают!

Отзывы о Жванецком, высказываются в основном журналистами и не носят аналитического характера. Поэтому обратим внимание на то, что ММ говорит не в форме миниатюр, а в иной форме, например, интервью, где ему приходится иногда высказываться более определенно.

На вопрос, что его больше всего волнует сейчас в жизни как писателя, Жванецкий ответил: “Все возрастающий поток глупости, низкий уровень юмора, который опрокидывает на нас с экранов телевидение, нежелаемая нами музыка, от которой некуда деться и которая вливается нам в уши, чтобы вы ни включили”.⁴⁸ Уважаемый ММ, может ли быть по-другому в рыночных-то условиях, если даже профессора С. Капицу либеральные теленачальники заставляли нести антинаучную ахинею. Профессор Капица никогда не был просоветским, но, будучи просто честным человеком, наотрез отказался. Дооолго мы его не видели. А в одном из интервью заявил: “Критиковать не могу, убьют!” Смешно, правда? А вот Капице не до смеха, как и нам вместе с ним, хотя ему и удалось отстоять свою позицию.

ММ вообще весьма невысокого мнения о современных мастерах юмора, например, Петросяне, Задорнове и прочих. Он говорит, что его слушатель более интеллектуальный.

Кто составляет аудиторию Жванецкого? В одном из интервью он говорит: “Моя лучшая публика уехала за границу. Эмигрантская аудитория очень напоминает ту, что была в почтовых ящиках, научных учреждениях. Она оттуда происходит. Младшие научные сотрудники, старшие, кандидаты наук. Они за рубежом, к сожалению. Это то величайшее, тончайшее взаимопонимание, которого мне не хватает”.⁴⁹ Именно эти люди с его точки зрения и обладают “высоким качеством юмора”, а современные “прославленные юмористы” нет. Последние даже не вхожи в салоны современной интеллектуальной элиты типа Б. Ахмадулиной и Э. Радзинского, не говоря уже о других. Сейчас рыночные отношения – не будут покупать – все.⁵⁰

Как он заблуждается. В рыночных отношениях и не будет настоящего юмора. Он здесь не нужен. Здесь нужен юмор-манипуляция, а основы его заложил именно ММ. Это первое.

Второе, “высокое качество юмора”, – вопреки Жванецкому, – не ушло вместе с теми людьми, которые уехали”⁵¹, оно перестало быть им свойственно, ведь вместе с перестройкой они превратились в маргиналов. Огромное их число осталось здесь, частью люмпенизировавшись, а частью составив ряды зарождающегося так называемого среднего класса. А юмор среднего класса, как и его сознание вообще, всегда маргинальный. Настоящий юмор ушел с тем временем, которое, даже будучи вынуждено жить по законам окопного времени, смеялось и радовалось жизни от души. Это-то и злило наших “друзей”.

Сколько было смеха, радостного, откровенного, зажигающего, то есть счастливого. А, особенно, детского смеха! Какие были светлые лица. Посмотрите хотя бы в записи встречи в Останкино. Нынешние – бледные копии того времени.

Современный смех, прав Жванецкий, продажен. Но не только потому, что стал разновидностью товара. ММ смеялся из идейных соображений. Теперь смех провоцируется в большей части продажными людьми и функционирует по законам рынка. “Идеи” ММ победили. Пришло время других юмористов, которое создавал и Жванецкий.

И третье. Время Жванецкого другое и он боролся с ним, но теперь никак не может понять, что современный эстрадный юмор одновременно и прямая противоположность и – производный от его собственного юмора. Ему трудно признать, что критикуемый им Петросян, – это он сам в наше время, будь он моложе. Только у Петросяна больше скабрезности, заказываемой этим временем, а смысловая нагрузка – один в один Жванецкого. Зачем изобретать новую технику конструирования несуразностей, если есть “Авас”?⁵² Миниатюра вполне безобидная. А техника!

Проведем мысленный эксперимент и введем в текст некоторые переменные и проследим их влияние на содержание текста. Представим, что нечто подобное написал не Жванецкий, а некто Козлов, поименовав Степу Мойшей, а дурного (несуразного) доцента Петяева – Абрамовичем. Думаю, смеху в зале было бы не меньше, но Козлову моментально инкриминировали бы антисемитизм. Или, что сказали бы Жванецкому его соплеменники, если бы с такими именами он написал бы свой “Авас”? Даже страшно представить. Смеху не было бы, а трагедия могла разыграться. При контент-анализе социологи обязательно подсчитали бы количество в тестах Жванецкого высмеянных евреев и сделали бы как минимум два вывода: либо евреев вообще не было в СССР, либо если и были, то среди них ни одного такого, кто заслуживал бы его юмористического внимания. Над евреями ММ не смеется даже по-доброму.

Петяева же можно и высмеять, Петяев – наш. Абрамович, правда, тоже наш, но его в такие ситуации ставить нельзя. Национальные чувства нужно уважать, а у Абрамовича есть национальность. Это у Петяева ее нет, потому что его национальность – дурак.

Однако, нас здесь Жванецкий интересует прежде всего не как еврей, а как юморист. Поэтому никаких обвинений в антисемитизме автор принять не может и антисемитом себя не считает.

Вымышленную трансформацию “Аваса“, как догадается читатель, мы произвели специально, с целью показать искусственность создаваемых несуразных ситуаций в миниатюрах Жванецкого. Сегодня так работают многие.

Настоящее искусство – способ анализа действительности. А у Жванецкого анализ отсутствует. Зачем анализ, когда и так известно – Петяев дурак, а в лучшем случае пьяница.

Как видим, искусство смеха ММ и по форме, но и по содержанию нереалистическое. После Жванецкого многие авторы сами стали создавать несуразности, предлагая нам верить в то, что эти несуразности – слепок объективной реальности, то есть правда. И если литературный стиль Жванецкого отличается либо полным отсутствием, либо мало выраженным сюжетом, а словесная конструкция состоит из набора самодостаточных фраз, сшитых по принципу “у тебя яйца тухлые – ты сама тухлая”,. которые, варьируясь, могли бы продолжаться до бесконечности, то, скажем, у Задорного и других современных юмористов, есть тяга к сюжету. Хотя и самодостаточных фраз хватает. Поставьте между всеми миниатюрами Жванецкого соединительные фразы и вы сконструируете текст в четыре тома, который в литературном отношении ничего не потеряет, если из него снова выбрасывать отдельные, любой величины куски. Клип, он и есть клип – показатель маргинальности. Текст ничего не потеряет и в смысловом отношении, ведь все его концепты имеют один смысл – неприятие существующей социальной реальности, сведенное к одному слову – Долой!

Как не покажется странным, маргинальное сознание отечественного обывателя тоже концептуально. Оно функционирует по принципу наше неприемлемо – ихне привлекательно, но недоступно. Пословица “там хорошо, где нас нет”, означавшая совсем иное, – хорошо именно там, где мы есть, ибо это наше, – обрела для маргинала значение принципа с прямым смыслом слова. ММ в одноименной миниатюре⁵³ придал этому принципу еще один смысл – там где вы, там и нагажено, а маргинал смеется. Он думает, что Жванецкий это говорит не ему.

В восьмидесятые годы юмор Жванецкого вообще стал откровенно оскорбительным, и маргиналов это не смущает. Маргиналу невдомек, что его оскорбляют, а юмористы, оскорбляя свою аудиторию, думают, что имеют на это право в силу свободы слова и демократии.

Маргинализация, которой продолжает заниматься Жванецкий, заключается в том, что если он раньше высмеивал социализм с позиций капитализма, сталкивая несопоставимые принципы жизни, то теперь делает то же самое, но с иной целью, чтобы укрепить у маргиналов мысль, что капитализм возможен, так сказать, с человеческим лицом. Он смотрит и видит, что абсолютному большинству плохо, а в его контекстах звучит: “Я ж не отрицаю, что плохо, но это хорошо, потому что там было плохо, значит если сегодня плохо, то это хорошо, это и есть свобода”. Разберись, если сможешь! Жизнь маргинала сама по себе несуразна, потому что из всех жизненных ориентиров у него остался один – потребление.

Для советского маргинала наше-свое и ихне-чужое частично поменялись местами, но ихне все же не стало действительно своим, туда ведь всех подобных не пускают. Да для маргинала ихне так не станет своим, а свое так и останется чужим. Жванецкий практически сам говорит об этом, говоря об эмигрантской среде,⁵⁴ это те, с кем у него “величайшее, тончайшее взаимопонимание, которого” теперь ему не хватает. Этим самым он высказал весьма интересную характеристику советскому человеку, который, как видим, имел тонкое чувство юмора и потерял его вместе со своей страной. Жванецкий потерял свою публику не потому, что она уехала, а потому, что его публика стала другой, – маргинальной. Для нее несуществующий больше строй, во времена которого она обладала тонким чувством юмора, стал пугалом. А от страха не смеются.

У маргинала отняли волю к сопротивлению, подарив ему образ абстрактной свободы. И когда тот мир пришел сюда и проявил свою враждебность, маргинал растерялся. Веселые люди на многое смотрят простодушно. А смех маргинала – инерция радости. Он из жизнеутверждающего стал неестественным, злобным и даже судорожным. После такого смеха становится особенно грустно.

Сегодня Жванецкий почувствовал, что современный юмор не имеет конструктивного начала. Но ведь он и сам никогда не был конструктивистом. Его смех равен деконструкции. Конструктивное начало в юморе, которое было, например, у великого А.И. Райкина убито именно маргинализирующим юмором ММ. И чего удивляться нам, исчезновению настоящего смеха, когда даже Жванецкий пишет: “Ребята, мы смеяться перестали частным образом – только централизовано”⁵⁵, то есть только на концертах юмористов, забыв о смехе в будний день. Это смех по разнарядке. Заплатил, посмеялся на столько, сколько заплатил, и довольно. А так как платить могут не все, а телевизоры пока еще есть, то нас и по телевизору заставят, для разрядки, посмеяться. А виноват в этом прежде всего Жванецкий, который смеялся даже на похоронах, хотя и оттого, “что было много народу и все старались быть печальными”.⁵⁶ ММ, скорее всего, участвовал в похоронах не потому, что хотел проводить в последний путь покойника, а что бы посмеяться. Ему было не до печали, иначе он не замечал бы от горя, что другие не грустят.

Не может смех, оправдывающий капитализм, иметь конструктивное начало, только концептуализирующее и не более. Не могут люди радоваться от того, что абсолютное большинство нищает и вымирает. Это противоестественно для любой культуры. А Жванецкий, говоря о конструктивности юмора, хотел бы именно этого. И если публика смеется, когда высмеивается неумение нового русского рационально пользоваться капиталами, неожиданно свалившегося на него, – это идиотский смех. Если бы в этом момент ей объяснили, что она смеется от того, что ее обобрали, она, наверное, заплакала бы. Даже Жванецкий возмущен тем, что его обобрали, но сам заставляет обобранных людей смеяться именно над тем, что они пребывают в нищете.

Публика Жванецкого отказалась от одной социальной системы, а получив ту, которую ей своим юмором навязывал в течение не одного десятка лет и ММ, начинает понимать, что это совсем не то, чего хотелось бы. Капитализм теперь для нее есть, но он как бы и недоступен, то есть, капитализм для нее есть, а капиталов у нее нет, а то, что есть, – исключительно образы на красивых витринах. Появилась реальная несуразность, видеть можно – иметь нельзя, а публику воспитывали именно в духе большого желания иметь, но эту несуразность высмеивать опасно.

Смех маргинала над своим, ставшим ему чужим, – это только видимость смеха над собой. Маргинал не способен смеяться над собой от души, а если и смеется, то лишь над обстоятельствами, не давшими ему реализовать то, чего он хотел бы. Это злой, желчный смех. У маргинала убита гордость, но осталась эгоцентричная гордыня. Смех Жванецкого и его продолжателей убивает гордость. Маргиналу нечем гордиться. Родины у него нет, а есть только место, где он родился и место, где он вынужден проживать. Маргиналу стыдно за то, что он живет не там, где он может удовлетворить свои неопределенные потребности. Вот почему Жванецкий никогда не смеется ни над США, ни над Израилем, ни над какой другой страной, куда в принципе могли бы уехать маргиналы. Если высмеять и их, у маргиналов на земле не останется предмета мечты и места, куда они могли бы попробовать скрыться от себя самих. Мятущаяся душа, смущающая другие души, – основная особенность маргинальной духовной культуры.

Жванецкий абсолютно прав, когда говорит: “Если ты на кого-то нападаешь, ты должен кого-нибудь защищать”, а “если ты пес, ты что-то сторожишь”.⁵⁷ Абсолютно социологический подход. Но кого защищает и на кого нападает сам ММ? Вопрос риторический. Если он защитник капитализма, значит и капитала и его обладателей, со всеми вытекающими из этого последствиями. И неужели ему не понятно, на кого лают те, у кого, по его словам, желтые глаза (он имеет в виду М. Леонтьева и других телекомментаторов) и которые заполонили нынешний эфир? Разве они охраняют не то, чего хотел сам Жванецкий. Просто они делают это методами, которых он пока не постиг. Они тоньше и умнее тех, кому пришли на смену. Их “лай во все стороны” – технология сбивания с толку доверчивых граждан. Это способ оккупации своих своими, названный в западной социологии внутренней оккупацией.

ММ же как заклинание повторяет: “Свободны, свободны, свободны. Этот ест – свободен, этот гонит – свободен. Дальше – это наше, народное дело. Кто ест, кто не ест, кому помочь – но мы свободны. Поэтому жить стало лучше. НА-МНО-ГО! И не могу понять это нытье. Раньше повторяли: хорошо-хорошо-хорошо, сейчас: плохо-плохо-плохо.”⁵⁸

Что сказать? Жить действительно стало лучше намно-о-о-ого… немногим. А всем остальным жить стало значительно хуже, вот в чем правда. А для Жванецкого и кто ест, и кто не ест – свободны. Только первый свободен есть, а второй – от еды. Почему люди разделяются даже в их отношении к еде? Разве не капиталистической социальной структурой? Но у Жванецкого совсем как в экзистенциализме: свободным можно быть и в голоде, и в тюрьме. Главное, как ты воспринимаешь свободу и принимаешь или не принимаешь реальную несвободу. Принимаешь – свободен, потому, что это твой выбор, и не принимаешь – свободен, потому что это твой выбор. Однако странный из всего этого напрашивается вывод: каким бы ни был капитализм…, рабство только при социализме. Только непонятно почему Жванецкий недоволен свободными от своих вкладчиков банкиров из банка “Столичный”, умыкнувшие его вклады? И правильно сделали. Этим они утвердили свободу Жванецкого вкладывать деньги туда, куда он хочет, даже в воровское дело. Жванецкий тем более свободен, чем более свободны банкиры так поступать с двадцатью пятью миллионами своих вкладчиков.

Жванецкий, когда не шутит, иногда говорит правду: “Мы же не привыкли закусывать моллюсками какими-то странными, погруженными в pаствоpы. Мы не привыкли к этим паштетикам жалким. У нас была другая закуска, с которой мы жили недолго, но ярко…”

Ложка дегтю (жили недолго) к соусу правды (не ели искусственной пищи) превращает правду в ложь и создается впечатление, что прошлое время всеже хуже нынешнего, в котором есть лишь одна “Национальная идея – пообедать. Начнем кушать, потом оденемся. Но прежде всего – поесть. Обеспечить себя едой. Себя – едой!” ⁵⁹ Хлестко, но вульгарно.

И не нужно верить ему, когда он утверждает, что “и тогда было вранье, и сейчас вранье.”⁶⁰ Разница есть и принципиальная. Тогда не только с эстрады, но и вообще, врать открыто боялись, и даже Жванецкий. Иначе не было бы необходимости думать одно и говорить другое. И сейчас врут, но открыто и нагло, и даже Жванецкий. Он и теперь думает одно, а говорит другое. Только то, что он думает и то, что он говорит, сегодня поменялись местами. Вот почему на вопрос “Какое время в вашей жизни было самым тяжелым, уже когда вы стали знаменитым?” он теперь открыто отвечает: “ Вся советская власть была самым тяжелым временем в моей жизни…. Хотя и писал тогда хорошо, потому что противник был ясен.” Для него сама жизнь была “тюрягой”.⁶¹ Но если сказанное рассмотреть через призму другого его высказывания, тогда многое становится явным.

Жванецкий: “Врачи понимают сразу. Больные ловят интонацию. Вот если есть такой писатель, который может для врачей... Хотя популярность страдает страшно. Популярность – это если для больных. Тут ты король и царь. Всеобщая любовь.”⁶²

Вот ответ и найден – маргинализм – это и есть болезнь духа, которую Жванецкий не лечит, а разносит как заразу, при чем, чем больше разносит, тем выше популярность. Он как бы и критикует современное телевидение, которое помогает разносить эту заразу, за количество голых тел, делающих людей импотентами. Но Жванецкий говорит о физической, а не о духовной импотенции и потому и тут врет, хотя и говорит об опущенной публике. Жванецкий: “Это термин тюремный и грубый, но мы сами ее опускали, и сами приучили к таким шуткам, когда слово дерьмо стало нормальным, слово "трахаться" стало нормальным.” ⁶³

Он лжет, даже тогда, когда говорит правду, утверждая, когда “деньги потеряют свою ценность, и шутки потеряют свою мерзость. Потому что это продажное, это надо продать богатой аудитории. Богатая аудитория... Я ее не пpезиpаю. Но зависимость от рейтинга - она опускает всех нас, поэтому мы сейчас имеем дело с опущенной публикой.” ⁶⁴

Капитализм есть система власти денег. Они могут поменять свою форму, но сами по себе никогда не приведут к отмене своей власти. Деньги потеряют свою ценность не при капитализме. Уничтожение власти денег есть уничтожение капитализма, а Жванецкий к нему стремился не для того, что бы его уничтожать.

Он лжет, утверждая, что сейчас есть все, поэтому нет очередей. Есть все, но не у всех. И в этом проблема. Очередей нет не потому, что всего много, а потому, что много тех, кто не ест. А когда у абсолютного большинства не стало ничего и от этого всего наступила свобода – (Абсолютная!), Жванецкий возрадовался: “Свобода! Свобода! Свобода!”

Подержать бы его недельки две на воде без хлеба и довести до того, что бы по утрам он первым успевал к дворовым контейнерам с отбросами, интересно, какую национальную идею тогда бы он для нас придумал. А то ему только тяжело смотреть всю современную телевизионную мерзость (его слово), а он успокаивает себя, а заодно и нас: “Ну, мы же этого хотели!”⁶⁵

Вы хотели, а мы, те, кто не хотел, что нам теперь делать?

Жванецкий, как “патриарх всех одесситов по душе и по рождению”, приведших страну к разорению и разъехавшихся по миру, ужаснувшись того, что натворили, теперь снова их собирает, но уже в свою страну, страну Жванецкого.⁶⁶ Маргинальную, конечно, или виртуальную, это в принципе одно и тоже. Жители этой страны свободны от нас, как сказал бы Достоевский, униженных и оскорбленных, создавая нам постоянные проблемы. Поэтому нам нужно строить свою, настоящую страну, в которой будет настоящий юмор и реальная свобода от маргиналов.

Художники давно научились писать картины, рассматривая предметы в кривом зеркале. Получается довольно оригинально и… правдоподобно. Уродство возможно как по рождению, так и в результате болезни. Но к реализму такое искусство не имеет никакого отношения. Зная это, уже не будешь воспринимать жизнь так, как ее видит художник. Когда такое делается часто, появляются теоретики теоретики, говорящие, что изображение и есть самая настоящая реальность, кроме которой ничего не существует. Нечто подобное мы имеем и в случае со Жванецким. Социологический смысл сказанного заключается в том, что он стоит на позициях того класса, который пришел к власти и для которого все, что связанно с реализмом – кривое зеркало, то есть с точностью до наоборот.

Вот такие грустные мысли возникают, если подумать в перерывах от хохота, когда ММЖ переворачивает очередную страничку, набирает полную грудь воздуха и самодовольно поглядывая на публику, ждет, когда она будет готова принять новую порцию его буржуазного юмора. Он в этом профессионал. Но, понаблюдайте, как искажается его лицо, если кто-то не засмеялся, хотя, может быть, просто устал от смеха.

Проделайте такой эксперимент.

В качестве выводов можно сказать следующее:

Во-первых, эстрадный юмор Жванецкого имеет ту особенность, что он построен на конструировании смешных ситуаций, которые весьма редко имеют отношение к реальной жизни;

Во-вторых, подобное конструирование искусственных ситуаций по принципу правдоподобия, обеспечивает узнаваемость предлагаемых слушателю образов, а узнаваемость, в свою очередь – способ формирования ассоциаций, при помощи которых достигается эффект популярности юмориста. В результате формируется его аудитория (группа поклонников), которая смотрит на мир его глазами;

В-третьих, правдоподобие и ассоциации, подтвержденные авторитетом мастера, который приобретает харизматический характер, превращаются в средство социального отчуждения в силу того, что провоцируют аудиторию признавать карикатурный образ за фрагмент объективной реальности;

В-четвертых, все вместе превращает аудиторию в восприимчивую для дальнейшего влияния, а целенаправленно сформированное у аудитории неадекватное восприятие действительности, усиливает эффект влияния на нее и значительно затрудняет принятие адекватных решений.

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані