ХХI століття. Комуністична фантастика

Андрей ДМИТРУК: УРА, АМЕРИКА, УРА! (Повесть-фарс), Киев, 1999

V. Разогретая улица была пустынна, лишь порою призраком простилался хрустально-голубой или льдисто-розовый слайдер. Из городского мобуса Дан не вышел, а плюхнулся, вытолкнутый лицом вперед: "теплушка" была набита рэгерами с их тележками и мешками; в отделение же OFA, пустое, с удобными кожаными сидениями, не пускал турникет, открываемый лишь уникартой полноправного гражданина.

Со скрежетом опустив мятые жалюзи дверей, мобус тяжело поднялся с мостовой и уплыл. Встав, Барабин долго отряхивал запачканные руки и колени. Хана скоро единственным брюкам, а уж как берег...

Несмотря на пустынность улицы, переход почти равнялся подвигу. Стоя на мостовой, увидеть даже вдали мчащийся к тебе слайдер — значило, погибнуть; увернуться от удара не успел бы и акробат. Поэтому Дан с минуту топтался на краю узенького тротуара, прежде чем рвануть во всю прыть через гладкое полотно...

Второго тротуара не было, дорога шла вдоль ограды военного кладбища, некогда красной, в гетманскую пору желто-синей, а теперь просто облупленной, сплошь в засохших с весны брызгах грязи. За углом начинались травяные чащи, вилась в них тропка к воротам.

Вход на кладбище, уцелевший во всей красе не менее, чем с середины прошлого века, в нынешнем городе поражал взор. Массивная чугунная арка с выпуклой пятиконечной звездой (как ее пощадили гетманцы?), с толстой гирляндой опиралась на два некогда белых кирпичных цилиндра. За ней начинались аллеи.

Военное кладбище было громадным, точно город в Городе. С каждой новой войной оно расплескивалось все шире, подминая самозахватные участочки рэгеров и опустелые, рушащиеся кварталы. Для разбивки очередных участков мэрия уже сносила лес, носивший странное название Детская Железка... Здесь же, на привратной, самой старой территории, могилы, наоборот, приходили в упадок, участки бурно зарастали. У ворот рыжий тростник вырос в мелководном болотце. Тропинка стала вполне условной, виясь меж грудами лома и каменной крошки на месте памятников. Слепыми глазами ужасно глядели в небо, а иные прямо на Дана, сквозь кусты и бурьян генеральские, офицерские статуи — низвергнутые, разбитые, вросшие в землю... Большая черная стела с двумя звездами Героя еще носила полустертые надписи белой краской, следы все той же короткой, но памятной гетманщины: "кат", "окупант"...

Идя тропой, в который раз Барабин насиловал свои мозги — перебирал варианты развития событий. Главным образом, вспоминал схемы убийств из знакомых детективов. Господи, чепуха какая! Да для любой из этих изощренных расправ надо быть одновременно гениальным спортсменом, виртуозом-техником, обученным солдатом спецназа... а главное, обладать закаленной психикой киллера. Он же, Дан, чуть не намочил штаны там, в центре, перед краснорожим жлобом-полисменом...

Возможно, минута подскажет решение. Прижатый к стене, и котенок бывает страшен. Сработают глубинные, не испорченные цивилизацией механизмы самосохранения, и сама рука Барабина схватит... что схватит? Да хоть придорожный камень. Или пепельницу, или горло врага...

Незаметно для себя Дан выбрел в более новую, а оттого и упорядоченную часть кладбища. Шахматка узких аллей, посыпанных песком; черные низкие ограды "шахматных клеток", за ними — подстриженные барьеры туи, желто-синие ленты клумб, и в этом обрамлении, на квадратных газонах — сотни одинаковых серых кубов с фамилиями, званиями и датами на верхней грани. События не указаны, но по годам и дням смертей знатоку нетрудно понять, в каких заварухах полегли украинские ребята, соблазненные возможностью есть досыта, не платить чудовищную цену за жилье и носить казенную одежду. Одни из последних — захоронения солдат вспомчастей Атлантического Корпуса, погибших в амазонской сельве, где атланты добивали остатки партизан "Армии Че", еще двадцать лет назад вытесненных из штата Куба. Надгробия чуть постарше — Ливия, Курдистан, Синьцзян... А вот и давние НАТОвские "розы ветров" — память о том, как телами укро, брошенных в помощь Великому Израилю, выстилали знойный Синай; как наш батальон "миротворцев" поголовно вырезали боевики наркоимперии У Чжэня возле Тхонгпхампхума...

Наконец, нужная плита — слава Богу, близко к ограде.

ПАВЛО Д. БАРАБІН

капітан

1996 — 2021

— Привет, па, — сказал Дан, присаживаясь на корточки. — Давненько мы с тобой не чирикали.

— Давненько, — из-под стандартного куба ответил капитан, убитый, когда ему было года на четыре меньше, чем сейчас Дану. — Как твои дела, сынок?

— Вообще, паскудно, — помотал головой Барабин-младший. — Правда, сегодня утром выиграл Главный Приз на "Виктори-шоу"... Была у вас такая программа?

— Были другие, кретинов всегда хватало... Ну, хоть денег-то у тебя теперь будет много?

— Ага, — с кривой ухмылкой покивал Дан. — Если я прикончу кое-кого и не дам прикончить себя...

— Примерно, как было у меня. Только я мало выиграл: ядовитую стрелу в спину и двадцать баксов пенсии для Катюхи...

— Надо было оставаться учителем, па.

— Шутишь? Я заговорил по-русски в сортире, и меня выгнали ко всем чертям из школы. А Катюха уже собиралась тебя рожать...

— Не знал этих подробностей.

— При жизни мне было стыдно говорить... Да ведь тебя ж тоже выперли?

— Нет, па. Но кое-что похоже... на твою ситуацию: славянские языки и литература оказались просто никому не нужными...

Под надгробием глухо выматерились.

— Значит, и украинский теперь в одну яму с русским... Что ж, к тому шло!

— Как там мама? — неуверенно спросил Дан.

— Хм... Мы не общаемся с ней, сынок. Ты... ты потом поймешь. Мы как бы... в разных местах, что ли! Или, скорее, на разных радиоволнах...

Чувствуя смущение и неловкость в тоне отца, Дан сменил тему:

— А знаешь, я уже написал, наверное, половину!

— Твоей Книги Книг?

— Ну да! Масса интересного... Например, я докопался, кто такие были сарматы. Это праславянское племя, где правили женщины, амазонки: "сар-маты" значит "царь-мати", мать-царица... А другое славянское племя, венеды, или просто водяники, — потому что они жили у большой реки, у Дуная, — пошли на юг и основали древнейшие государства Италии. Венеция — значит, Венедская, город венедов; Турин — место, где водились туры, такие дикие быки... Их близкие родичи, русины, тоже переселились в Италию, но только из Прикарпатья, и местные жители стали называть их этрусками... От племени лидов, т.е. ледяных, пошло название одной древней страны — Лидии, в Малой Азии, где сейчас турки... А знаешь, как надо правильно называть город Иерусалим? Русасалем, то-есть "русский шлем"!..

— Так что, его тоже наши основали?

— Ну да! Египтяне называли их гиксосами, а хананеяне, старожилы Палестины — русами. Гиксосы, наверное, потому, что в атаку скакали с гиканьем, как положено у казаков...

— Ты за это, что ли, свой Приз получил? За гиксосов?

— Нет, что ты! Было сочинение, несколько тем; я выбрал: "Билл Гейтс — Христос ХХ века"...

Вдруг Дан умолк — почудилось ему, что из-под газона донесся короткий подавленный смешок.

— Ты чего, па? Из-за Книги Книг? Так я же это не придумал! Есть серьезные исследования...

— Да ладно! Мне главное, чтобы тебя все это занимало. Чтобы ты не скучал...

— Спасибо, я не скучаю. Особенно сейчас... — Набрав воздуху в грудь, Дан сделал решительный выдох и рывком встал. — Надо идти за Призом, па. Пожелай мне удачи. Не знаю, увидимся ли еще...

— Ну, будем надеяться... Короче: "Если смерти, то мгновенной, если раны, небольшой"!..

— Что?!

Молчит гладкий, крупнозернистый гластоун памятника.

— Я тебя не понял, па. Это что, твои стихи?

Молчание.

...Кто-то аккуратно дунул морозцем на его разгоряченную спину; и Дан, одиноко стоявший на шахматке аллей, среди рядов шаблонных могил, разом ощутил себя никому не нужным, беззащитным, предельно уязвимым. Почувствовал себя на прицеле... Слава Богу, что вместе с ним на Главный Приз не претендуют какие-нибудь офицеры-особисты, суперубийцы на службе МГ! Секретарша, аграрный серв — народ не очень расторопный. Иначе лежать бы уже Барабину неподалеку от отца, с дырой, аккуратно прожженной во лбу. Кладбище, судя по фильмам, самое подходящее место для жестоких расправ.

Нет! Ему, безусловно, кто-то смотрит в спину; и смотрит не просто так, а через прицел...

На мгновение Дан словно вылетел в глухую межзвездную тьму, да и звуки замерзли, — когда, обернувшись, увидел он в пяти шагах за собой хмурого мужика с явно самодельным флэшером. Точно оживший мертвец-солдат, выкопавшийся из газона, стоял, расставив ноги и подняв ствол своей пушки, этот грязнолицый детина с головой, обвязанной платком по-пиратски, одетый в старинную и весьма драную дерматиновую форму военного регулировщика.

В отличие от отца, воином Барабин не был — никогда и ни при каких обстоятельствах. Не умел пролезть в мобус без очереди; даже когда речь шла о вещах, жизненно важных, трусил обратиться в любой из офисов фолк-администрации, не говоря уже о холодно-роскошных дворцах федеральных служб. По идее, парень, обремененный флэшером, мог поступить с Даном, как угодно, не встретив ни малейшего сопротивления. Дан стыдился своей беспомощности, негодовал на себя, презирал подобные качества в других людях... и оставался прежним. Одно лишь удавалось Барабину всегда и неизменно: бегство. Скрыться он умел моментально, юркнуть в первую щель. Бежал с немыслимой скоростью и изворотливостью, сгорая от стыда и ненависти к себе, такому ничтожному... но бежал все быстрее!

Он так сейчас и сделал. Дернул со всех ног по боковой дорожке обратно, в старую часть кладбища, где заросли сулили хоть какую-то защиту. Но оттуда выскочили навстречу еще двое: низенький хохочущий бородач в буром балахоне с дырой, прорезанной для головы, и розовощекий нежный юнец в одних панталонах от фрачной пары, разрисованный до горла виртуировками. В отрешении крайнего испуга Дан заметил не без интереса, как парусный флот на животе юнца был проглочен слетевшим от сосков розово-золотым драконом...

Бородач, видимо, считал, что не нуждается в оружии — ручищи он расставил перед собой волосатые и жуткие, размером с бычью лопатку. Ангелоподобный же мальчик нес на плече армейский супрессор и, судя по яростному выражению лица, был готов стрелять во все, что движется.

Дана точно кипятком обдавало с макушки до пят, снова и снова; все мысли вынесло вон, хотелось лишь опуститься наземь, закрыть глаза, и... будь, что будет!

— Лисн, бой*! — сказал, подходя сзади, "пират" в кожзаменителе. — Если не будешь дурить, откарваем** маленькую бздюльку, и все. А нет, так не офендяйся*** — выпотрошим, блад, как чикена... понял?

Троица промысловиков — а в том, что перед ним нелегальные промысловики, работающие на Фонд Зорбаса, Дан теперь не сомневался — образовала равносторонний треугольник, в центре которого стоял, затравленно озираясь, Барабин. Бандиты действовали спокойно и привычно: два ствола как бы невзначай глядели с боков на жертву; веселый же бородач отвернул на плечо каштановую бородищу, достававшую ему до живота, и вынул из-под балахона, надетого на голое тело, походный хирургический комплекс ПХК. При этом Черномор гудел:

— Щас полукаемо****, шо тут у тэбэ самэ хэлснэ*****! Печенку вже, наверно, продрынкав******, ротняк*******?..

ПХК, доселе виденный Даном лишь в медицинской рекламе, был похож на громадного никелированного жука с экраном на затылке овальной головы и зловеще пошевеливал лапами, способными выпускать лазерные скальпели.

*Listen, boy — слушай, парень.

** Oт carve — резать (мясо).

*** Oт offend — обижать.

****Oт look — смотреть.

***** Oт healthy — здоровый.

******Oтdrink — пить.

******* Oтrotten — гнилой.

— Та роздягайся, кажу тоби, спанджер*! — внезапно завизжал фальцетом бородач, а злой мальчонка засипел, подобно проколотому мячу, и поднял супрессор на уровень Данова виска.

Словно загипнотизированный, Дан взялся за верхнюю магнитку рубахи... Он так боялся боли и оскорблений, что сразу предпочел добровольную сдачу, которая, может быть, обеспечит не слишком грубое насилие промысловиков, наркоз перед операцией (Господи, что же они ему отнимут?!) и более или менее чистое сращивание швов после нее. Конечно, и это не гарантировано — взяв органы, ему могут напоследок снести голову. Но все-таки, все-таки...

Он едва успел отскочить.

Земля между Даном и мальчишкой вспучилась, обнажая сырой грунт и корни; вырастал бугор, одновременно оседая и рассыпаясь; фонтаном бил из бугра вверх, расползался маревом горячий воздух.

Завороженно смотрел Барабин, как вылезает из земли, воздвигается бирюзовая, словно лакированная колонна с острой вершиной. Комья грунта отскакивали от нее, не оставляя следов.

VI. Надзиратель был занятный — маленький, с широким, как говорят, до ушей, тонкогубым ртом, черными живыми бусинками-глазами и скошенным лбом, переходившим в желтую лысину, от которой, словно крылья, торчали в стороны два клока смоляных волос. Гладко выбритые щеки его отливали синевой. Несомненный южанин, надзиратель, со своим брюшком-арбузом, радостно катался по квартире на кривых коротких ножках. Звали его Шотик ("по-грузински Шота, по-армянски Ашот, — возьмем нечто среднее...").

Знакомство с Шотиком было странное, Николай несколько дней не знал, что и думать. Когда после стрельбы у вокзала привели его в этот подвал, Шотик, подметавший в углу за диваном, дождался, пока выйдут хантеры, и мячиком подкатился к Нику.

— А знаете ли вы, — без предисловий, с заметным кавказским акцентом, вдохновенно сообщил надзиратель, — что после смерти первого императора Китая, грозного Цинь Шихуанди, волнения и восстания охватили всю Поднебесную?.. — Глазки его увлажнились, видимо, этот человек любил растроганно поплакать; указательный палец Шотик поднял кверху. — Вот что пишет очевидец: "Люди ели человеческое мясо, больше половины населения вымерло"... Антропофагия, друг мой, только антропофагия спасла тогда Китай!

* От sponger — паразит, приживальщик.

И это далеко не единственный случай в истории...

У старого, чудом уцелевшего еще от сталинской эпохи, желтого белоцерковского вокзала, куда теперь прибывали междугородные мобусы, Сероштан занял тогда неплохую позицию — за столиком привокзального "Макдональдса", в тылу небольшого менового базарчика рэгеров. Все свои наличные МЕ зашил Ник в подкладку комбинезона — и оттого чувствовал себя теперь редким среди укро счастливцем, который может выпить в кафе, не торопясь, чашку чая с пирожным... Кроме него, в зале почти никого не было; лишь три-четыре офисных серва (видать, неплохо оплачиваемых), в черных своих пиджачках с блестящими галстучками, с шевронами на рукавах, обозначавшими чиновничий ранг, отдуваясь, пили "Гринлаф" и жевали бессмертные гамбургеры. Один из них, рангом повыше, бравируя своей осведомленностью, таинственно сообщал прочим, что Сопатый с Жорой Кацапом плетут бест-шузы* братьям Явдохам и семье Гарика Рубина, а потому Глиста скоро из Мариинского вычистят, и будет у нас новый президент.

Стоянка из кафе была видна отлично. Когда прибудет нужный мобус, надо лишь встать у выхода под прикрытием затемненного стекла витрины, подождать — и, увидев эту Тищенко, сделать всего пару шагов на крыльцо, а затем с пятнадцати метров разрядить в нее ТТ. Ник должен попасть; словно предвидев этот ход событий, он давно тренировался, палил по пустым банкам в горах под Вижницей. Туда фолкполисмены не ходоки, тем более атланты; там можно на таких нарваться... Сероштана только и спасало, что он был свий хлоп, местный.

Так. Стало быть, он расстреляет бабу на подходах к мобусу. Рэгеры всполошатся, на площади начнется паника — а ему, Нику, того и надо. Пистолет он выбросит в кусты — жаль, но придется — и тихонечко проберется в толпе к своей "Таврии". Для страховки, надо где-то переждать до ночи, а там — погонять на Киев...

Времени до 11.35, до прибытия мобуса Узин-Белая Церковь, в котором, согласно "Уорлднету", забронировала себе место мисс Тищенко, оставалось уже всего ничего, когда над площадью появился аэростат. Но какой!..

Выплыл из-за теремной маковки вокзала чудовищный, кричаще-пестрый, будто сон неврастеника, расписанный веселыми непристойными фигурами фаллос. Пятиметрового диаметра яйца болтались под ним, а перед ними висела крошечная, в сравнении с баллоном, гондола, украшенная плакатами ПЗС "Энтибеби"*.

* От bast shoe — лапти.

Аэростат приблизился. Махая длиннейшими рукавами-трубами, в гондоле бесновался белый Пьеро, вопил на диком суржике стихотворные похвалы своему товару. Но, вопреки этому, толпа на площади (по сути, все взрослое, способное ходить население почти безлюдной Вайт-Черч, промышлявшее "чейнджем"** и овощами с лоскутных огородиков) едва обратила внимание на фаллос, имевший даже гриву красно-зеленых волос у корня. Лишь вовсе одурелый от гипнарка, бегавший на четвереньках оборванный люп радостно заскакал и залаял, когда Пьеро широким жестом осыпал площадь сверкающими пакетами, горланя при этом через динамик:

Піпли! Хапайте "Ентібебі",

І будете на сьомім небі!

Робіть свій лав***, гірли****, хлоп"ята —

Не наборняться***** кіденята******!..

Снова-таки, один лишь собаковидный люп, упав на брюхо, сгребал и совал за пазуху пакеты. Остальные — изможденные рэгеры со своим мелким луком и грязной картошкой, сервы в комбинезонах цвета пыли, ждавшие хозяйского мобуса — мало походили на людей, которым может понадобиться противозачаточное средство... Однако, фаллос продолжал нелепо висеть над стоянкой, точно клоун ждал чего-то, и это не могло не тревожить чуткого Николая...

Место заключения Сероштана мало напоминало тюремную камеру: это была тесноватая, по три шага в длину и в ширину, но уютная комнатенка с мягкой обивкой стен, успокоительно разрисованной ландышами и стрекозами. Немного потертый оранжевый диван, почтенное кресло с выгнутыми подлокотниками, столик да объемный телеэкран в стене — вот, по сути, и вся обстановка. Ника, хоть он и не привык следить за своей простецкой внешностью (еще мать в детстве называла бугаем), немного смущало отсутствие зеркал — как в комнате, так и в кукольно-маленьком санузле. Но Шотик по совместительству выполнял обязанности парикмахера, ежедневно тщательно брея пленника. Николай в два счета рассказал ему всю свою биографию: как вырос в родном селе под Вижницей, где родительская хата стояла на таком болотном неудобье, что на их участок не покусились ни агрофирмы, ни шайки вооруженных рэгеров; как нанялся квалифицированным сервом на ферму овса, где и проработал, считай, всю сознательную жизнь, снабжая отборным чистым зерном класса OFA R-кавалерию Мирового Государства. Жениться ему не разрешали, да и выбора не было, — постыли тощие, в синем дешевом полотне, вечно унылые рабыни... Шотик слушал — и время от времени отходил с бритвой в сторону, откровенно любуясь мощными руками и торсом двадцатичетырехлетнего Ника, его румяным грубоватым лицом с полными детскими губами, кудрявой головой на шее античного Геркулеса...

* Anti-baby — против детей.

** Change — менять, меняться.

***Love — любовь.

**** От girl — девочка, девушка.

***** От born — родиться.

******От kids — дети.

Скоро пленник истощил все доступные ему темы и стал молчать во время бритья; зато Шотик болтал без умолку, все больше на милую ему тему людоедства. Николая и смешило это, и раздражало, и наполняло смутным ужасом. Как любой здоровый, сильный, а главное, живой человек, Сероштан надеялся выкрутиться: если б хотели прикончить, убили бы сразу; может, поставят на какие-нибудь работы, ну, пусть тяжелые, грязные... в худшем случае, отберут пару органов для Фонда Зорбаса, он выдержит даже большие потери... Но Шотик все время напоминал о самом худшем, — ведь и вижницкий эгри-серв слыхивал, что есть такие рестораны "Си" для "тех, кто с жиру бесится"; что кормят там, ох, не телятиной...

А болтун-тюремщик все подкреплял растущую тревогу. Он пытался доказать своему подопечному, что поедание человека человеком вполне естественно и повсеместно; что оно всегда являлось панацеей от народных бед, а религиям и священным ритуалам придавало особую глубину и значительность. Шотик то цитировал Вторую Книгу Царств, тот ужасный эпизод в осажденной Самарии, где две женщины-подруги пообедали сыном одной из них ("чем не образное провозвестие жертвы Христа?"); то пересказывал сообщение римского поэта Ювенала, сосланного в Египет, о том, как на празднике в Омбосе местные жители разорвали и съели чужака из Дандары, — а порою пускался в анализ неких научных теорий, чьи авторы доказывали невозможность становления и развития цивилизации без каннибализма.

Увлекшись, весь горя азартом, он восклицал, точно профессор перед полной аудиторией:

— А знаете ли вы, что во многих архаических языках одним и тем же словом передаются понятия вкушать и совокупляться?! Совокупление же — есть соединение человека с человеком... Считалось, что поедание убитого врага сообщает едоку и силу, и военную хитрость поедаемого. На ином же этапе развития стали кулинарно приобщаться к главному источнику всех благ и сил, к божеству, хе-хе! Когда жрецы майя вырывали у человека сердце на вершине пирамиды, тело затем сбрасывали вниз, на площадь, где ожидали тысячи народу; и каждый старался урвать для еды кусок священной, обожествленной плоти!.. Христианские вырожденцы до сих пор практикуют символическое потребление плоти и крови своего бога в виде хлеба и вина; не значит ли это, что в глубокой древности евреи поедали своих пророков?.. О да, возразите вы, Николай: с ростом культуры каннибализм все чаще стал подпадать под запрет, его проявления осуждались даже в мифах; вы можете напомнить мне о загробных муках царя Тантала, наказанного за то, что он угостил богов мясом своего сына Пелопа, и о проклятии, тяготевшем с тех пор над всем Танталовым родом, вплоть до матереубийства, совершенного Орестом. Да, вы можете напомнить мне и это, и тот факт, что, если в раннем культе Зевса Ликейского, Волчьего, полагались человеческие жертвы с последующим съедением их от имени бога, то позднее все народы объявили людоедами только существ нижнего мира, демонов, злых духов, что нашло отражение в легендах об оборотнях или о Бабе-Яге. Вы можете, — но я отвечу вам трагически-прелестным рассказом Авла Геллия об Артемисии, выпившей чашу с прахом своего любимого мужа Мавсола и, таким образом, похоронившей возлюбленного в себе, как бы заново зачавшей его. Разве здесь антропофагия — не воплощение высокой, благородной страсти?.. И это Европа! Оставим мифы: поляки, благородные носители западных ценностей, запертые в московском Кремле во время смуты 1612 года, поддерживали свою жизнь, служа блюдом друг для друга… Во время ужасов русской революции крестьянство, этот единственный хранитель духовной традиции, выживало, подчас, лишь благодаря плоти своих ближних. — Шотик слазил в карман за пухлой и грязной записной книжкой. — Вот, из записок писателя Мариенгофа, это 1922 год: “В селе Гохтале Гусихинской волости крестьянин Степан Малов, тридцати двух лет, и его жена Надежда, тридцати лет, зарезали и съели своего семилетнего сына Феофила… В Словенке Пугачевского уезда крестьянка Голодкина разделила труп умершей дочери поровну между живыми детьми. Кисти рук умершей похитили сироты Селивановы”… А верные заветам старины японцы сохранили до 1940-х годов древний героический обычай пожирания печени врага; увы, он стоил жизни многим американским военнопленным на Тихом океане...

Николай, увы, не мог ни возразить, ни напомнить; он и понимал-то наполовину пышнословные Шотиковы речи, и лишь тупо кивал, слушая их, в то время как крестьянское чутье било на сполох: опасность, беги, беги...

Бежать было некуда, и сон его становился все хуже.

Впрочем, куда больше времени, чем бритье, отнимало принятие ванн, также происходившее при активном участии Шотика. Сероштана на протяжении часа, а то и дольше, выдерживали в горячей воде с шампунем; мяли, терли губкой, затем спускали воду и наливали снова, уже с другой ароматической пеной... Когда пленник однажды попытался было выскочить из ванны раньше времени, надзиратель после долгих уговоров вздохнул и объявил, что будет вынужден доложить "командиру", а это приведет лишь к насильственным купаниям, быть может, после уколов парализующего свойства.

Однако, самой долгой, хлопотной и — в глубине души —безумно пугающей церемонией стала еда...

Тогда, на вокзальной площади в Вайт-Черч, он дождался-таки мобуса из Узина. Тот притащился, опоздав всего на сорок минут (редкая точность!), чуть не теряя по дороге дико дребезжавшую подножку, весь обшитый грубо сваренными решетками — защитой от дорожных грабежей. Николай был уверен, что Тищенко не станет мешкать, выходя, и торчать готовой мишенью на тротуаре. Так и случилось. Она пряталась за спины выходящих, пока могла, — а выскочив, нервозно озираясь по сторонам, быстро зашагала ко входу в вокзал. Конечно же, как и было видно в экране, морда широкая, сама — шкафом, на сильных кривоватых ногах; но среди прочих выделяется, будто полноправная гражданка МГ, и вызывающе-сытым видом, и этим нежно-розовым костюмом с белым кружевным жабо, и аккуратной платиновой прической. Недешево стоит баба... а может, одолжила денег под свои будущие миллионы?..

Ну, помогите, Папа Легба, все добрые лоа! Пора за дело...

Боевой азарт столь мгновенно и властно охватил Сероштана, что не заметил Ник того, что вдруг замолк оглушительный Пьеро, отступил вглубь гондолы, а срамной аэростат его медленно, плавно двинулся прямо к "Макдональдсу"... Двумя руками протягивая вперед пистолет, выскочил он на крыльцо; Тищенко, завизжав, бросилась бежать, Сероштан послал ей вдогонку первую пулю — даром... и в это время из гондолы под фаллосом на него упала, разворачиваясь хищным цветком, ловчая сеть. Такую хитрую дрянь показывали в сериалах из метрополии, посвященных борьбе доблестного Атлантического Корпуса с мировым терроризмом (так теперь называли любую революцию). Накрыв Ника, сеть моментально сжалась вокруг его тела и стала тугой, словно презерватив.

Он видел, корчась на крыльце, как поднимает Мэри-Лу, упавшую от страха, невесть откуда взявшийся рослый молодец в отливающем сталью комбинезоне, в колпаке, натянутом на голову до подбородка, с прорезями для рта и глаз. Двое таких же шли с развальцем к Нику, и народ испуганно расступался перед ними...

— Заботясь о вашем здоровье и... э-э... хорошем состоянии тела, мы составили для вас дивное меню, очень простое, питательное и вкусное, — журчал Шотик в первый день заключения, расставляя тарелки перед Николаем. — Смотрите, какая прелесть: салат из фруктов и дыни! Кто знает толк в еде, начинает только с фруктов... Затем два винегрета, свежайшие: один из овощей, яблок и квашеной капусты, другой из фаршированного перца и картошки. Вот корзиночки из теста с грибной икрой...

Откармливание Ника начинали по-вегетариански: за холодными закусками последовал странный, но вполне съедобный суп из овсянки с черносливом ("рецепт французских аристократов", по словам Шотика); его сменили жаренная в сухарях цветная капуста, морковные котлеты ("поборите предубеждение к ним, это прелестно!"), горячее овощное рагу... Наконец, Нику было позволено пить чай с медом, но к нему Шотик навязывал то хворост из теста, то кусок торта или пирожное с миндалем.

Пост чередовался с мясоедом; но последний приводил к такому перееданию, что Сероштан буквально не мог встать с дивана. Да и вообще он теперь постоянно пребывал в полудреме — наверное, мозг защищался от грызущего страха... А когда ужас перед собственной кулинарной судьбой одолевал, — снова перелистывал Ник лежавшие на полке под столиком пять-шесть книг того, по сути, единственного рода, который ныне заполнил все прилавки — так называемых "Тидбитс"*, толстых сборников всякой всячины, от анекдотов и головоломок до сексуальной магии; однако, Ник был неграмотен, а смотреть картинки быстро надоело. Слава великим лоа, маленький настенный головизор, лишенный обратной связи, тешил обычным набором: порно-садистские сериалы, бесконечные конкурсы и розыгрыши "Виктори-шоу", старые фильмы метрополии и новости о ней же, связанные, главным образом, с деяниями Президента Мирового Государства или скандалами вокруг богачей. Изрядное время занимала реклама, Николая, впрочем, никак не интересовавшая, поскольку из пяти миллионов жителей Украины лишь "золотая тысяча" членов главных семей да высших офисных сервов могли пользоваться товарами с Запада... Частые ролики "MD" просто раздражали, — Ник вообще не понимал, о чем идет речь: две заветных буквы переливались всеми мыслимыми цветами, то съеживаясь, то вырастая, то рассыпаясь,то вновь складываясь на фоне каких-то вычурных храмов, крутящихся галактик и нагих фей, танцующих среди звезд...

Но однажды, после чудовищного обеда, завершенного профитролями в шоколадном соусе, навсегда кончился полусамовнушенный, сытый покой Николая.

*Tidbits — лакомые кусочки.

То была изрядная промашка жалостливого Шотика (а может, расчет палача?). Чтобы не унывал, не куксился подопечный, — надзиратель включил для него коммерческий канал OFA, зрителям-укро совершенно недоступный...

После сводки новостей, завершенной показом церемонии ежегодного приема дани от послов Московской республики эмиром Исламского Кавказа, сладко дремавшего Ника вдруг пробудила реклама всемирной сети супердорогих ресторанов "Си". Ролик был сделан в благородном духе ретро. Посреди ресторанного зала, уютно-тесноватого, с вишневыми, в помпонах, шторами на стрельчатых окнах, за столом под крахмальной скатертью, в круге света от лампы с граненым абажуром сидел, куря сигару, дородный, румяный, в галстуке-бабочке и жилете с цепочкой, усач-жизнелюб. Вот вырос и склонился над ним, держа золоченый карандашик у блокнота, сверкающий пробором официант — мол, что будем заказывать?.. Жестом приказав ему подождать, словно к самой грани трехмерного экрана склонился гурман с лихо задранными кончиками усов, сказал по-английски — доверительно, веселым полушепотом:

— Новому времени — новую кухню, леди и джентльмены! Изысканные порывы утонченнейшей души; желания, самые смелые и дерзкие в истории, будут удовлетворены здесь, и только здесь, в ресторане "Си"! Больше нет запретов и предрассудков, друзья, — Священные Права Человека безграничны!..

Расплылось изображение, под слащаво-бравурную музыку вновь обрело четкость. Давешний лощеный официант с другим фрачным героем-любовником торжественно ставили перед гурманом закрытую фарфоровую ладью. Вот — ловким движением сняли крышку, ароматный пар ударил в ноздри блаженно зажмурившегося клиента... Точно уснув на подстилке из гречневой каши, весь в розах, лежал, закрыв глаза и скрестив ручонки, золотисто-коричневый младенец. Вблизи стало видно, что тельце его составлено из кусков...

Страшно закричав, вскочил с дивана Николай Сероштан; затрясся, не в силах сказать и слово. Почему-то вспомнились рассказы унгана Тарасюка о том, как во дни, самые опасные для посвященных в великие культы Рада и Петро, вдруг начинали бить священные барабаны, знаменуя помощь грозных духов... Не ударили барабаны! Прежняя стояла мягкая, поглощающая тишина. Затем отъехала стальная, обитая все тем же материалом с букетиками дверь, и неунывающий Шотик, встав на пороге, возгласил:

— Встали? Вот и ладненько! Будем заниматься гимнастикой. А то обрастете сплошь салом, куда это годится...

VII. На прощанье Лесик сказал:

От этой боши* в хеде** дыры,

Не понимаю ничего...

Но будешь ты царицей мира,

О систер Машка, лав моя!..

День Мэри-Лу провела с Мертвым Танкистом, болтала, пила пиво. А вечером, по знакомству хантеров, ее посадили в танк, везший троих офицеров на какие-то учения в Киев. Громадный плоско-обтекаемый, камуфлированный "Клинтон" с парой мощных бимеров и блестящей иглой Э-транслятора на башне сотрясался от глубокого басистого гудения антиграва, но Лесик и Мэри-Лу еще стояли у бокового люка, стиснув друг друга изо всех сил, зажмурившись, как люди, уже не надеющиеся увидеться.

Тоска, тоска затапливала душу чемпионки "Омнисайента", наполняла грудь, поднималась по горлу, слезами выплескивалась из глаз. Что-то настоящее, единственно человеческое в ее жизни рвалось сейчас, рушилось безвозвратно. Хотела сказать, как жутко будет ей одной лететь в метрополию, в чужой мир, где может вдруг исчезнуть маленькая туземная офис-леди, будто капелька воды на раскаленной плите. Как, несмотря на все золотые надежды, тяжко ей покидать нищую,постылую, но такую уж родную землицу... И еще — пыталась Мэри-Лу поведать Лесику, что нет в ее памяти ничего милее, ничего лучше, чем детская возня в узинских аэродромных лопухах с дружком сердечным... Но вместо всего этого — лезли на язык корявые, заеложенные слова, ведь других она не знала:

— Лисн, Лесик! Ты меня, блад, жди, о"кей? Проще, чего тебе купить? У меня, блад, маней*** будет суровая куча... Или, беттер, эпортку**** классную в Киеве купим, а?..

— Куда мне грешному, Машка! Эпортку... Кофин*****, блад, моя эпортка! — Сгребя девушку за виски ручищами в черных беспалых перчатках, Мертвый Танкист надолго, взасос припал к ее губам. Со вздохом оторвался: — Нет уж, больше нам не митаться******. Не бродить, не мять в кустах багряных... Вижу, блад, свои же обрутели*******, скоро пустят раба Божия на собачьи канды********...

* Bosh — чепуха.

**Head — голова.

*** От money — деньги.

****Better — лучше. Эпортка — от apartments, квартира.

***** Coffin — гроб.

******От meet — видеться.

******* От brute— зверь.

******** От canned— консервы.

И, отвернувшись, на длинных, точно ходули, ногах зашагал туда, где ждала его хмурая машина хантеров.

Мэри-Лу сама удивлялась потом — как надолго ей хватило заряда тоски...Офицеры в танке тщетно приглашали ее выпить, — девушка, забившись в угол, обняв колени руками, лишь головой мотала.

Внутренность старой американской машины делилась на две части. Впереди, за бронестеклом, виднелся расцвеченный виртуальными схемами пульт и стриженые затылки двоих солдат, водителя и связиста. Сидели они, сложа руки, но то и дело начинали бубнить, — прежняя, еще не ауральная электроника реагировала на голос. Офицеры же и сама Тищенко сидели в салоне, где кресла при желании можно было поворачивать друг к другу и собираться вокруг откидного стола. На последнем воины водрузили бутылку "Буфало Билла". Пили без закуски, под минеральную воду.

Майор, Мэри-Лу представившийся, как Боб, — чернявый, лысеющий, полный, из числа мужчин, всегда пахнущих потом, — весело дымя сигарой, рассуждал о малоизвестной рядовым укро индустрии "Си".

— Вы смотрите, блад, кто себя продает на фуд*? Пурнота** разная, срань худая. Их сколько еще отмывать и откармливать надо... А рестораны процветают. Вай***? Отвечаю. От здорового мэна, откормленного, мита**** и требухи килограммов двадцать. Это... ну, порций сто в кабаке, не меньше. И каждая баксов по пятьдесят — пурным "Си" не по покету*****... Значит, выручка тысяч пять. Ну, скажем, пятьсот на откорм, тыща семье... Три с половиной тысячи профита******! Клирного*******! На каждом! Что, херовый бизнес?..

Оба капитана неопределенно хмыкнули, и Боб с увлечением продолжил. Кроме злосчастных добровольцев, приносивших себя в жертву собственным женам и детям, и отчаявшихся бедняков, шедших на пункты эвтаназии, на кухню ресторанов "Си" попадали и люди, изловленные хантерами. Человеколовы брали хорошую цену — однако, по мнению Боба, "Си" и тут не оставались внакладе. Приятели майора, банда Мертвого Танкиста, добычу привозили отборную, для богатейших гурманов. Большинство полуфабрикатов находило сбыт на Западе и даже в метрополии. Заливное женское мясо, самые нежные части, "тянуло" в ресторане по 200-300 МЕ за порцию; запеченный в термокамере грудной младенец был еще дороже...

* Food — пища.

**От poor — бедный.

*** Why? — почему?

****Meat — мясо.

***** Pocket — карман.

****** Profit — прибыль.

*******От clear — чистый.

Внезапно капитан, назвавший себя Костей, скуластый низенький шатен с утиным носом, отчего-то разом взъерепенился и со стуком поставил только что опустошенный стакан.

— Ну, Боб, блад! Лисн, я не чопаю*, как ты можешь...

И умолк, делая такие жесты рукой, словно пытался в воздухе поймать недостающие слова.

— Что — как я могу?

— Ну, тебе же это все, блад, нравится! Хантеры, рестораны "Кэнибел"**... Так на хера что-то менять?!

— Костя... — Второй капитан, костлявый, длиннолицый и вислоусый Вова, прятавший в тень свое изъеденное какой-то болезнью лицо, кивком показал на Мэри-Лу. Но скуластого несло. Они все участвуют в некоем деле, от которого не поздоровится и гурманам-людоедам, и тем, кто поставляет им пищу, и вообще "всему этому гэну" — так почему же, блад, майор так расписывает этот шитовый*** бизнес? Может, он в доле с хантерами?..

— Ну, ты, блад, и наивный, — покачал головой майор. — Ты что же, синкаешь, что Кацап и Сопатый — ангелы с крылышками? Что при Фицыке в кабаках будут подавать только айс-крим****?!

— Они молодые, может, еще не такой шит, как те. Должно ж нам когда-то повезти с гаверментом****... Или тебе один х.., лишь бы платили баксы, ты, блад, стинкер******?.. — пьяно упорствовал капитан.

— Панэ капитанэ, — попытался было Боб разрешить ситуацию уставным окриком, — прошу нэгайно заспокоитысь! Швыдко!

Не слушая командира, Костя подпер лицо ладонями и заныл:

* От chop — рубить; здесь — не врубаюсь.

**Cannibal — каннибал, людоед (первая буква в английском алфавите называется "Си").

*** От shit — дерьмо.

****Ice-cream— мороженое.

***** Government — правительство.

******Stinker — вонючка.

— Шит мы, вечный шит, правильно сделают, если будут поселить сюда арабов. Они немы, они себя в обиду...

— А ну цытьте! — вдруг загорланил Вова, ударяя кулаком по столу так, что опрокинулась бутыль с водой, а солдаты обернулись от пульта. — Шо вы, як диты! Тилькы леди пугаетэ...

Мэри-Лу тронуло то, что оба петуха мигом присмирели и, нахохлившись, виновато ей заулыбались. Чтобы окончательно закрепить мир, она чуть кокетливо спросила:

— А выпить больше ничего нет, панове?

Тотчас же нескладный Вова засуетился, добывая из-под сиденья следующую бутылку.

Мэри-Лу крепкого не любила, предпочитала сладкое вино; но для окончательного умиротворения спорщиков храбро выдула поднесенные полстакана "Буфало". Боб галантно поднес ей засохшую карамельку.

Тем временем за боковым бронеокном теплый свет густеющих сумерек сменился тьмой. Одним растянутым скачком танк махнул через покрытую кустами площадь в центре вымершей Ксаверовки. Лучи мощных фар вырвали из мглы белую стену, арку входа — то, неведомо для Мэри-Лу и танкистов, строилась мечеть, подарок переселенцам из Йемена...

Неожиданно танк, все набиравший скорость, застопорил и с надрывным гудением снизился почти до самой дороги. Впереди шаманили во мгле чужие лучи, сияние широко разливалось по полю. Усиленный динамиком, раздался голос связиста:

— Панове офицеры, Перший передае: можлыва сытуация "икс"!..

Троица переглянулась; допив и тылом ладони утерев губы, майор Боб сказал с нотками извинения:

— Тут такое дело, мэм... Ваш Лесик есть мой близкий фрэнд*, это правда. Только поэтому, блад, мы вас взяли. Думали, блад, довезти до Киева. Но может не получиться. Сами видите...

Мэри-Лу никогда не интересовалась политикой, не знала толком, как устроено и управляется государство, — в ее кругу политику называли "грязным делом", рисипровизор поощрял такое мнение. Девушке вообще претило все, что выходило за пределы ее личной жизни, заработков, удовольствий. Но слышала, конечно, Тищенко о частых переворотах в Киеве; о том, например, не столь уж давнем дне, когда клан Гарика Рубина, владевший всеми украинскими термоядерными станциями, вместе с легендарными братьями Явдохами пошел против главного торговца оружием, Мити

* Friend — друг.

Сопатого — кажется, он залез в их зоны... После двух дней уличных боев между армейскими частями, чьи командиры были куплены той или другой стороной, Гарик провел в президенты Украины своего юрисконсульта, о коем лишь тогда выяснилось, что зовут его не Глист, а Гарольд Перегуда. Настоящая власть — посол МГ и эмиссар Единого Мирового Банка — в туземные разборки не вмешивалась... Сопатому пришлось туго, — но вот, отсидевшись где-то на Сейшелах, он, кажется, нашел сурового партнера, молодого, но уже славного своей жестокостью Жору Кацапа...

— Якщо вдасться, — сказал капитан Вова, — позже кудысь довезем блыжче; а ни, то вже экскюзайте*...

Но Мэри-Лу уже не хотела, чтобы эти подвозили ее до Киева. Ужас подмял девушку, когда увидела она с обеих сторон над черным пойменным лугом быстрое, бесшумное движение обтекаемых поблескивающих глыбин, увенчанных башнями. Все сразу телебоевики вспомнились ей, с бесконечными, любезными душе испорченных и никогда не взрослеющих детей — американцев, вспышками, взрывами, адским ливнем снарядов, лазерных лучей, транслируемых взрывов и сизых сполохов бимеров. Казалось, сейчас все это обрушится прямо на нее, сжигая вулканическим жаром, в клочья раздирая беззащитное тело...

Еще целая ночь впереди, и не так уж далеко до столицы.

— Пожалуйста, о... — Горло Мэри-Лу пересохло, она с трудом договорила. — Остановите, я выйду.

Все выпили "на коня"; затем офицеры по очереди поцеловали Тищенко (хмельной Костя припал взасос), и боковой люк открылся.

Теперь она стояла, провожая взглядом красные задние огни танка, не решаясь и шагу сделать в сторону от растрескавшейся асфальтовой ленты, туда, где низовой ветерок шевелил почти невидимые при ущербной луне травы, а дальше слева и справа стояло черное Ничто, даже звездами не помеченное в эту пасмурную ночь. На смену страху перед болью, перед телесным уничтожением пришел иной, не меньший испуг, внушенный немеряным простором мрака между ней и Киевом. Где-то здесь бродят безумные от гипнарка люпы, сидят рэгеры в своих шалашах, готовые растерзать любого прохожего, лишь бы он не покусился на их жалкий урожай, рыщут машины хантеров, темных промысловиков Фонда... мало ли кто еще может встретиться в ночи?! Дома в Узине, в компании, за прочными стенами квартир, они уютно попугивали друг друга, пересказывая слухи о разных полуночных страшилищах, якобы живущих за городской чертой. Шептали о неких женщинах, голосовавших на обочине — если водитель подбирал одну из них, то быстро обнаруживал у пассажирки медвежью пасть; о псах-мутантах в костяном панцире, неуязвимом для импульсного оружия; о призраках съеденных людей, которые мстят за гибель своих тел...

* От excuse me — извините.

Все это всплывало сейчас в памяти Мэри-Лу, а ноги сами несли ее по осевой линии — туда, вперед, куда ушла над лугом широкая подкова танков. Она шагала, крепко прижимая к себе сумочку, слыша лишь стук собственных каблуков и чутко прислушиваясь — не донесется ли иной звук с поля. Вот шарахнулось что-то — пес ли, бродяга ли на четвереньках, потерявший людской облик...

Обмирая, ничего не видя, шла, спотыкалась Тищенко. И вдруг там, в стороне Киева, будто великанская грудь выдохнула воздух; точь-в-точь полярное сияние заходило складками занавеса, не добавляя света в пространство, лишь оттеняя его черноту. На фоне бледных искристых сполохов остро, часто забили сизыми трассами бимеры — а с высоты к танкам уже планировало нечто, похожее на чудовищную летучую мышь со множеством ярко горящих глаз...

Упав, Мэри-Лу съежилась и накрыла голову руками.

VIII. Бирюзово-зеленая, облитая лаком торпеда столбом вынырнула из кладбищенских недр, плюхнулась, с оглушительным шумом и свистом поползла вперед. Всю ее обегал никелированный обод, сзади торчали короткие треугольные крылья, потоки белого пламени вырывались из двух сопел. Странным казалось отсутствие грязи на зеркальных боках.

Злой ангелоподобный юнец исчез куда-то, лишь фукнул его супрессор, будто открыли шампанское. Не уследил Дан и за бородачем, — зато пират в кожаной форме, брошенный вспучившейся землей прямо в объятия Барабина, с каким-то насекомым писком схватил Дана за горло.

Несколько секунд они боролись, рвали и душили друг друга, пока Дан не сообразил дать противнику подножку. Оба покатились по земле.

Куда и страх девался — теперь не робкая душа Барабина, сама плоть билась за свое существование! Лежа на спине, подмятый, Дан сумел рывком отстранить пирата кверху... буквально поднял врага над собой на длину вытянутых рук.

Палящий поток воздуха хлестнул, проходя справа налево, доменным жаром, — то развернулся на месте бирюзовый андеркар. Дан лежал низко, ему лишь нос и лоб чувствительно обожгло; зато у прогнутого в спине пирата так и полыхнула головная повязка, обуглился череп... Умер он почти мгновенно.

Лоскутья сгоревшей кожи пирата посыпались на Дана, с омерзением отшвырнул он скалящийся труп. Сел. На мгновение горячий жирный ком подкатился к самой глотке, едва Барабин не сблевал. Потом отвлекло и ошеломило увиденное.

Перед ним валялся, чуть шевеля блестящими лапами, робот-хирург с раздавленной "головой", а дальше дымилась воронка, откуда выполз подземоход — в ней, надо думать, и сгинули бородач с юнцом. Сама же торпеда лежала, посвистывая и ворча, еще в десятке метров; мигала огнями у оснований крыльев, словно ждала чего-то. Расколотые плиты, поваленные стелы, кучи желтого грунта окружали ее. Почудилось Дану, что в путанице вырванных с корнями кустов боярышника белеет недвижное лицо, посверкивает шитый золотом погон... Всмотрелся. Не понять — садится зрение, а на очки денег нет...

А-а, вот оно! На ближнем краю шахматки газонов, покрытых стандартными солдатскими надгробиями, вздымалась горбом и разваливалась дорожка, словно карабкался из-под нее на свет пыхтящий крот-великан. Второй андеркар, морковно-оранжевый, поднявшись с ревом, лег на брюхо и заскользил по дуге, явно стараясь обойти спереди первый.

Мигом ожила бирюзовая торпеда; попятилась глубже в старую часть кладбища, сшибая, точно кегли, уцелевшие статуи давних героев. Оранжевая ускорила ход. Должно быть, водитель первого андеркара боялся своего соперника, — задрав круглую корму с бьющими вверх струями пламени, бирюзовая стала зарываться. Слепая голова оранжевой на ходу выплюнула молнию, запахло озоном...

Не дожидаясь конца поединка, Дан вскочил и бросился бежать к воротам.

Он и раньше слышал об этой парочке плейбоев, владевших самыми новыми и роскошными в городе подземоходами. Бирюзовую машину водит Валерочка Меркис, сын хозяина сети фудмаркетов OFA, а на морковной гоняет старший отпрыск министра внутренних дел Савченко. У них уже пару лет жесткое соперничество...

Придя домой, Дан выклянчил у одного из многочисленных соседей, копошившихся за фанерными и тряпичными перегородками, глоток вонючего крепкого пойла, — иначе не уснуть бы ему в эту ночь... Строго говоря, дома-то у Барабина и не было, — лишь временно закрепленная за ним конура № 487 в центральной ночлежке, бывшем Дворце спорта. А наутро, выпив кипяточку с дешевым печеньем и побросав в рюкзак все ценное, — остаток того же печенья, сигареты, обмылок, зубную щетку, бритву, пару многократно штопанных носков и, разумеется, Книгу Книг, — Дан отправился в Борисполь.

В целях экономии последних центов, Барабин решил не садиться ни на мобус, ни на древнее, едва работающее метро, а пешком добираться до Левого берега. Оттуда уже можно ехать прямо в космопорт... К тому же, пеший способ передвижения казался Дану самым безопасным. Кто из соперников по "Виктори-шоу" сможет различить скромную фигуру с вещмешком среди тысяч ободранных бродяг-люпов и серых рэгеров, влекущих свои возки к импровизированным рынкам?.. Кстати, надо бы и себе найти возок. С ним еще спокойнее. Кепку на нос — и не бриться до самого прилета в Метрополис...

Возок Дан достал неожиданно легко, просто взял у стены дома в одном из разрушенных кварталов Печерска. Хозяин двухколесной тележки, старик в лохмотьях древнего милицейского кителя, лежал рядом на боку, подтянув колени к подбородку. Вначале Барабин двигался осторожно, полагая, что старик спит; потом заметил кисть его руки, объеденную собаками. "Вот пудель", привычно обозвал себя Дан; взял пустой возок за высокую ручку, бросил на него свой вещмешок и покатил вниз по улице, к Днепру.

Лет двадцать восемь назад, в пору гражданской войны, спровоцированной гетманом, поблизости, в старинном крепостном здании — Круглой башне, засел отряд евразийцев. Вооружение у ребят было доброе, стрельцы и сердюки Танцюры ложились грудами; пришлось "богоданному вождю Украины" просить поддержки у Корпуса. Боссы к гетману относились неоднозначно: с одной стороны, весь этот краткий шароварно-жупанный карнавал был вдохновлен национал-патриотами, кричавшими, что "герои вызвольных змагань" 1990-х зря старались, воюя с Советами, ибо независимость обернулась лишь трехъязычным суржиком да дьявольской властью доллара; с другой — все же психопат Танцюра был лучше, чем воссоединение Русского Мира... Наверное, поэтому атланты, не мудрствуя лукаво, ахнули инфразвуком с боевого сателлита и по гетманцам, и по их противникам. С тех пор, подобно тысячеглазым черепам, высились дома окрестных улиц — стекла и все хрупкое в квартирах, включая жителей, рассыпались тонким порошком. Вырос между домами корявый лес, газоны провалились рваными разветвленными оврагами. Первое время после звукового удара целый район рылся в обезлюдевших жилищах, собирал, что поценнее. Но скоро все кончилось: странные болезни привязывались к мародерам, покрывали кожу язвами, награждали людей истощающим кровавым поносом. Видно, и старик этот злосчастный, ища поживы в домах, в пахнущих крысами магазинах, подцепил какую-нибудь хворь, не занесенную в медицинский банк "Уорлднета". Жутко было Барабину касаться старикова возка, но соблазн пересилил.

Дошагав почти до моста, Дан все смелее начал надеяться, что с заражением пронесло. Внушали радость и другие обстоятельства. Покрытый пылью заброшенных улиц, сутулый, шаркающий усталыми ногами в ботинках, связанных проволокой, он вправду сделался неприметен. Слился с унылыми толпами людей, шедших к мосту. Большинство киевлян бродило так до ночи — с берега на берег, из района в район, в тщетной надежде продать то, без чего можно обойтись, купить необходимое, обменять, выпросить, украсть, отобрать...

С Барабиным никто не заговаривал, все шли молча, хмуро погрузившись в себя, глядя только под ноги. Лишь однажды, на краю заваленной мусором площади перед мостом, из-за ржавого скелета автобуса выскочила девчонка лет тринадцати, со старыми порочными глазами и большим ожогом на щеке, — ее привлекла Данова сигарета.

— Хало, рич мэн*, гив** посмокать***! — Правой рукой девочка пыталась вырвать окурок изо рта у Барабина, а левой руки у нее просто не было, по плечо, — не иначе, продала в Фонд Зорбаса... — Велл, не будь гридным****, гив потянуть!..

В ямке под ее худым, грязным горлом прыгал жетон со штрих-кодом — стало быть, бродяжка была в числе "привязанных" люпов, безработных на пособии. Жалкую эту подачку нерегулярно бросал им какой-то фонд "с барского плеча" Меркисов и Сопатых... У Барабина, бывшего учителя, по статусу — серва, пособие было вдвое больше, чем у никогда не служивших люпов, и то он нищенствовал; что же говорить про несчастную попрошайку!..

Дан протянул ей окурок, тут же жадно вырванный — и только теперь заметил глаза на юных, замурзанных лицах, глядящие из окон автобусного остова. Подростки с шейными жетонами, голодные, слишком слабые, чтобы нападать и грабить... Вздохнув, Барабин добыл из рюкзака пачку сигарет, протянул девочке: "Только, чур, на всех!.."

*Rich man — богатый человек.

** Give — дай.

*** От smoke — курить.

****От gready — жадный.

Прижимая подарок к груди, она сорвалась с места — бежать, спрятаться... Не вышло. Догнали дружки, грязные волчата; кучей навалились, завизжали... Махнув рукою, Дан пошел дальше.

Мимо дряхлых предмостных колоннад тянулась широким лучом набережная — федеральный объект, как и сам мост, а оттого гладкая, чистая, с голубовато-белой пространственной разметкой в виде призрачных барьеров, колонн, висящих над дорогою стрел. От покрытия набережной, цвета слоновой кости, отскочил бы, вздумай он тут выходить на землю, самый мощный андеркар.

Обернувшись налево, до самой Лавры — туристского объекта OFA — Дан видел горы, изгрызенные пещерками рэгеров, сплошь в дымах костров и печурок. Направо, за тройкой натянутых в пустоте жутких фосфорических "струн", также высилась приречная гряда, но совсем другого вида. На склонах пестрели роскошные цветники, сквозь синие кроны пиний проглядывали бледные стволы эвкалиптов; то был сплошной парк, владения "первой сотни" из "бриллиантовой тысячи" Украины, близких к боссам воротил, чьи мавританские дворцы и рыцарские замки заслонили своими громадами Выдубицкий монастырь, ныне дворовую церковь христолюбивой семьи Моти Цыгана... Чуть не сшибив Барабина, даже не оглянувшись, в сторону запретной зоны проехали на сытых конях два охранника в стетсоновских шляпах, щегольских костюмах ковбоев, с бичами и кобурами у пояса.

Передохнуть и подкрепиться своим печеньем Дан решил уже за мостом. На входном КП его уникарту проверили, обдав Барабина крепким духом чеснока и самогона, родные фолкполисмены. Осмотрели рюкзак, карманы... Увидев разукрашенный сертификат победителя "Виктори-шоу", один из них, более пьяный, рыгнул и громко пожалел, что документ именной: "бо краще б я цей прыз получыв, чым оцей шитюк"...

Нескончаемо долго тянулись чугунные перила, украшенные гирляндами и старыми советскими символами; за ними в глубине мощно нес свои иссера-синие воды единственно неизменный, равнодушный, вечный Днепр. Но вот, наконец, Дан ступил на землю Левобережья.

Здесь было еще меньше целых, населенных домов, чем на правом берегу: нынешнее население Киева, 50-70 тысяч человек, предпочитало оседать хоть и в трущобах, однако на святых, исторических местах вроде Подола, Владимирской или Печерска... В бетонном ложе канала догнивали остатки воды; впереди лежали, перегородив шедший вдоль канала проспект, обломки давно рухнувшей, построенной чуть ли не из картона высотки 2010-х. Через эту груду были протоптаны тропки. Одолев руины, превращенные городскими скитальцами в общественный сортир, Дан стал искать глазами место для еды и отдыха — и вдруг обмер.

Призраком далекого, наполовину выдуманного детства, сказочно и зримо-вещественно — справа от проспекта, на поле, заросшем травой и ивняком, стоял разрисованный большими яркими фигурами, украшенный флагами шатер цирка шапито.

IX. Miss America,

You are beautiful*...

— торжественно пело под черепом Мэри-Лу. То ли мюзик-проджектор, далекий потомок наушников, способный настроиться на ауру любого из пассажиров, выполнял ее подсознательный заказ; то

ли память выдала эту песню в связи с важностью момента, — хорал гремел стройно и полнозвучно. Да, она откровенно наслаждалась; прошли даже слабенькие опасения — вдруг этот кролик Барабин из Киева все же затаится в салоне, нападет, ударит...

Когда орбитер нырнул вниз, с заатмосферной высоты, черно-синее звездное небо быстро стало изголуба-розовым, и по нему над океаном раскинулись золотые облачные перья.

От горизонта надвигалась, разводила свои концы подкова сплошь застроенных берегов. Ее разрывало просторное устье Гудзона. На узком, извилистом мысе Рокавей громоздились кубы, и цилиндры, и друзы кристаллов, и целые горные хребты тесно стоявших зданий. Еще величавее выглядела окутанная дымкой, в несколько сотен этажей, стена Бруклина.

Пустынной была необъятная бухта, лишь какое-то длинное, вроде гусеницы, судно огибало клочок суши, лежавший на чуть выпуклом сизо-серебристом щите моря. Никто не сказал Мэри-Лу, что она созерцает с высоты остров, где стоит уже почти двести лет статуя женщины с факелом, в шипастом венце, — символ города, ныне называемого Метрополисом.

Никто не сказал этого Мэри-Лу, поскольку ни один из пассажиров, весьма немногочисленных в орбитере, большом, точно неф готического собора, не снизошел до разговора с ней. Она затерялась в рядах эластичных сидений, послушно принимавших форму тела. Рослые, на диво выхоленные стюардессы, белокожая и мулатка, в синей форме с какими-то немыслимыми эполетами и аксельбантами, обслуживавшие один из пяти проходов, — тот, рядом с которым сидела Мэри-Лу, — то ли не смотрели колониальное "Виктори-шоу", то ли не хотели замечать явную аборигенку-укро. Во всяком случае, одна из них расплескала джус, бросив стакан на откидной столик перед Тищенко, а другая просто проигнорировала просьбу о кофе...

* Мисс Америка, вы прекрасны... (Гимн конкурсов красоты в США.)

Орбитер, проваливаясь в каньон между тысячеэтажными корпусами, совершал вертикальную посадку в космопорте Джон Кеннеди. Размерами и формой напоминавший океанские лайнеры прошлого века, с рядами иллюминаторов, бесшумно снижался орбитер на антигравах, — а вокруг, на разных уровнях, таинственно переливались пары зеленых букв: MD, MD, МD...

Потом она увидела некоторых из своих спутников рядом, в проходе — и не покосившись на нее, они обходили Мэри-Лу, словно забытый стюардессой столик на колесах. Точно, кролика среди них не было... Граждане первой категории, миродержатели, великаны; щеки — кровь с молоком, камзолы богаче церковных риз; внушительные статные фигуры словно облиты с головы до пят невидимым сверхпрочным лаком...

Когда орбитер, наконец, завис над посадочной площадкой, Мэри-Лу поразилась — насколько маленьким было поле, только и лечь гиганту. Посадочная площадка напоминала дно сотейника: ее обнимали сплошные стальные стены все с теми же зелеными вездесущими буквами... Внезапно прямая трещина разделила поле, и обе половины его стали клониться книзу. Колосс уходил в подземелье. Вот уж оно поистине было чудовищным, будто простиралось под всем Метрополисом. Мэри-Лу не видела стен, лишь гладкую, без единого шва пустыню пола, напоминавшую каток для целого народа конькобежцев, залитую ровным светом без видимых источников. Поодаль грузно лежал другой орбитер, с погашенными иллюминаторами. Еще минута — и "каток" прогнулся, образовав впадину точно по размерам и форме космического судна.

Полушепчущий, обворожительно-нежный женский голос высказал надежду, что полет был приятен; пожелал удачи в бизнесе и посоветовал обращаться прямо в центральный офис "Мэджик Дрим"*, минуя фирмы-посредники. "Примите это решение! Библейский Эдем, мусульманский рай с гуриями и шумная Вальхалла викингов — жалкие выдумки в сравнении с тем, что обретете вы..."

* Magic Dream — Волшебный Сон.

Большая, сложная конструкция трапа подплыла и прильнула к борту орбитера во всю его четвертькилометровую длину. То было нечто вроде чуть изогнутой этажерки с полками по числу этажей ко-рабля; от полок спускались наружу десятки эскалаторов. Отворились овальные люки в борту, стали выходить пассажиры.

Беззвучно приближались, держась высоко над полом, слайдеры невиданной вне метрополии формы — высокие, закругленные с носа и с кормы, с плоским верхом и низом. Стены их, из полупрозрачного материала, были разделены парами тонких колонн с вычурными капителями, верх каждой машины огибал тяжелый лепной карниз. Прямо с эскалаторов американцы шагали внутрь слайдеров. Мэри-Лу показалось странным, что в нескольких машинах не горел свет, они были черны, словно полированные бруски угля.

Немного народу привез орбитер, — да и какие дела могли найтись у этих людей в нищей, почти вымершей Украине, которую, по слухам, скоро должны были начать заселять выходцами из перенаселенных арабских стран?.. Уплыла дюжина странных слайдеров. Мэри-Лу осталась стоять одна посреди блестящей пустыни, у подножия гороподобного лайнера, а кругом мертвенно сиял воздух и далеко мерцали в нем изумрудные пары букв.

— Мисс Мэри-Лу Тищенко?

Каким бы сосущим ни было чувство страшного одиночества и заброшенности, — но этот голос испугал ее не меньше. Звонкий, чистый, ясный голос, лишенный интонаций и половой принадлежности. Мэри-Лу обернулась: перед ней стоял юноша, одетый этаким щеголем позапрошлого века, в вертикально-полосатом костюме, штиблетах с белыми гетрами, желтой шляпе-канотье. Руки, обтянутые бежевой лайкой, ритмично вертели тросточку. Юноша был слишком румян, гладкокож и писано красив, чтобы быть человеком, не прошедшим боди-реновейшн, искусственного обновления тела. Все тем же бесстрастно-приветливым голосом, четко, гулко он поторил ее имя.

— Да, это я, — ответила она, стараясь соблюдать хорошее американское произношение. — Вы... от "Виктори-шоу"?

— Конечно, мэм, — сказал юноша, не изменяя своей бессмысленной, оголяющей все зубы улыбке. — Я уполномочен встретить вас и сделать вам предложение.

— Предложение?..

Что-то оборвалось в груди у Мэри-Лу — может быть, легкие или сердце — и мягкой грудой шлепнулось вниз, в полость живота. Значит, не повезут ее сейчас со всеми подобающими почестями в главный офис телекомпании, получать тот самый, солнцем горевший в рекламных фильмах бриллиантовый суперчек на Главный Приз трех номинаций? Что это еще за предложение?..

— Нет... — Розовощекий каштановокудрый манекен изящно покачал головой. — Если хотите, вы можете ограничиться той наградой, за которой приехали. Ее готовы вам вручить. Но участие в еще одном, экстра-туре, обеспечит награду куда более крупную...

Юноша перевел дыхание и сказал как можно более веско:

— Вы получите в бессрочное пользование новейший бокс "Мэджик Дрим".

... Расписанный рекламными текстами слайдер "Виктори-шоу" скользил высоко над мостовыми, как и весь транспорт, куда менее многочисленный, чем предполагала Мэри-Лу. Она быстро заметила, что среди машин, плавающих в несколько слоев между гранями подоблачных зданий Бруклина, тоже встречаются мрачно-пышные, сплошь забранные черными панелями, скрывающие свою внутренность от чужих глаз. Потом Мэри-Лу сообразила, что многие окна в домах тоже угольно-черны... На фасадах и кровлях, среди граненых шпилей, облепленных плодовыми гирляндами башен, слоноподобных ангелов, гениев и кариатид зеленели разнокалиберные "MD" — иной рекламы в городе почти что и не было.

После первых минут острого, мутящего сознание восторга — ведь обладание боксом "Мэджик Дрим" обозначало механическое причисление владельца к страте полноправных граждан — Мэри-Лу почему-то все больше стала беспокоиться об условиях экстра-тура. Что же это такое сногсшибательное надо ей совершить, за что узинской девчонке-укро пожалуют Мировое Гражданство и подарок, который любому из боссов обошелся бы в миллионы МЕ?!

Но молчал провожатый, отделываясь незначащими фразами либо просто бессмысленной голливудской своей улыбкой; и все быстрее, все рискованнее маневрировал водитель-автомат между обрывами стен, проносился вдоль фризов, стократ превосходивших величиною Пергамский алтарь, чуть не натыкаясь на слепые маски и выпуклые мышцы рельефных титанов. Вот — круто взлетел сквозь венок, протянутый с километровой высоты фронтона крылатою Победой; шаловливою спиралью обвил золотую трубу Архангела...

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані