ХХI століття. Комуністична фантастика

Андрей ДМИТРУК: НЕБЕСНАЯ РЕКА (ж.Искатель, №2, 2005г., фантастический рассказ, окончание)

— Вы не поверите, что нас подтолкнуло.. на это решение. — Полковник, склонясь к Юхану на своем хлипком стуле, сцепил тонкие коричневые пальцы. — Вы, западный человек, можете назвать меня психопатом, — но я скажу. Пророчество.

Агент сам не заметил, как переспросил:

— Пророчество?

— Ну да, — с какой-то обреченностью кивнул седоусый. — У нас, знаете ли, есть люди... мудрецы, отшельники. Они живут в горах, в лесах — и только иногда, по очень важному поводу, могут ненадолго выйти к людям. Так вот, — один такой садху, ему уже лет шестьсот... да-да, не удивляйтесь, они очень долго живут... один аскет недавно спустился с Гималаев и пожелал встретиться с нашими военными. Ему было дано увидеть впереди большую войну — такую, каких еще не было со времен войны Пандавов с Кауравами*... Ему дано было также узнать, как можно

предотвратить эту войну.

— И... вы поверили?

Полковник усмехнулся терпеливо и снисходительно, словно говорил с упрямым, своенравным ребенком.

— Такому человеку трудно не верить. И, кроме того, наши разведданные совпали с тем, о чем он говорил. А потом погиб авианосец, это тоже было предсказано садху... И вот, мы здесь. И готовимся к прыжку.

Вначале Юхан почувствовал себя участником некоей грандиозной диковинной постановки — шоу, в реальность которого свято верят все участники, включая индийский генштаб. Надо же! Бородатый и, видимо, сплошь грязный пророк-садху, уверяющий, что он шестьсот лет просидел в Гималаях, подсказывает профессиональным военным стратегию действий. Руководясь пророчеством, некие войска быстрого реагирования “готовятся к прыжку”... Тысяча и одна ночь!

Но ведь — никуда не денешься, существует этот лагерь среди гор, и диковинный самолет-гигант ждет солдат, чтобы нести их куда-то, чтобы где-то, словно снег на голову, свалились они — менять мировую историю. Стало быть, какой бы дичью ни руководствовался здешний генералитет, в игры он играет настоящие... Неужели и вправду события могут развиваться по иным, непривычным Юхану, законам? Законам чудесного?..

Когда-то он, сын и внук эстонских крестьян, верил в Христа, в своего ангела-хранителя и в то, что надо подметать у постели, иначе ангел, приходящий ночью хранить его сон, наколет босые ноги. Потом — стал смеяться над “мистической чепухой”. Но где-то в жесткой, выжженной тренировками и циничными заповедями разведшколы душе Юхана таилось зернышко детской веры...

— Вы мне кажетесь человеком, еще не потерянным, — внезапно, с непреклонной мягкостью, заявил седоусый. — Потому, может быть, вы поймете: нельзя веслом отгрести обратно волну цунами или погасить вулкан из дворницкого шланга. Надвигаются перемены, которые не остановить даже небесным оружием “брахмаширас”... Тот, кому дано разрушать обветшалые вселенные, кладет предел затянувшейся власти зла в мире. Мрак Кали-юги** будет рассеян его молниями. Кто сможет противостоять гневному богу? Да, мне ничего не надо знать ни о вас, ни о вашем задании; о том же, что совершим мы, скоро узнает весь мир. И все люди, видящие божественную правду, — пусть по-своему, — будут на нашей стороне. Царство жадности падет, народы освободятся для счастья. Извините, — пока не можем вернуть вам вашу аппаратуру. Но вы свободны. А завтра — верю, станете нашим другом…

С него сняли наручники. Словно в полусне, Юхан пожал почти детскую, сухощавую руку полковника. Никто не помешал ему выйти из палатки.

Агент побрел в направлении реки. Вокруг суетились люди, буквально не замечая шпиона; один раз его чуть было не сшиб окутанный дымом грузовик “тата”, водитель, высунувшись из окна, оголил рекламно-белые зубы и прижал руку к груди.

Разом без усилия перекрыв шумы воинского стана, заворчало вверху. Юхан поднял голову: за время его беседы с полковником над горами стянулись иссиня-бурые тучи, созревала гроза.

* Эта война двух царских родов, в которой применялось также “оружие богов”, очень напоминающее атомное, составляет стержень сюжета величайшего древнеиндийского эпоса “Махабхарата”.

** К а л и – ю г а — согласно индийскому мифологическому календарю, последняя из четырех эпох существования человечества, “железный век”, время падения нравов. Мы живем в конце Кали-юги.

Ветер, усиливаясь и холодея, гнал пыль, нес пряди сухой травы. Из конца в конец перекрыв долину, под тучами страшно и широко, будто река, прозмеилась бело-голубая молния. Чуть запоздав, неслыханно яростный, рождая множество отголосков, на землю обрушился гром.

На один захватывающий, обморочный миг почудилось Юхану, что в этом небесном извержении есть нечто одушевленное, — порыв гигантского существа, чей силуэт внезапно вылепился из облаков. Плечистый мужчина со странной высокой прическою в электрическом ореоле склонился над лагерем... Глаза агента заслезились, он опустил их — и подумал, что видеопленка ничего подобного не запечатлела бы. Небо как небо, гроза как гроза…

* * *

В Хабаровске, в длинном низком корпусе столовой солдаты одной из частей гарнизона обедали и смотрели на двухметровом экране, подвешенном на торцевой стене, новости из Москвы (для столицы — полуденные). Дикторша, заглаженная платиновая блондинка, со всей доступной для нее серьезностью сдвигала брови и напоминала, что вчера в 11.43 по московскому времени в виду Владивостока погиб от взрыва реакторов авианосец Атлантического Союза “Франклин Рузвельт”. Никто из команды не сумел спастись, по крайней мере — не подобран спасателями. Есть предположение, что неуправляемую реакцию вызвали с помощью специальных устройств боевые пловцы-диверсанты. Смерть, очевидно, постигла и специального уполномоченного правительства США, направлявшегося в Россию для переговоров сенатора Дональда Мэтью Пэрриша.

В районе события находилось судно, с борта которого были переданы шифрованные радиограммы о “поражении цели”, — очевидно, военный корабль КНР, замаскированный под сейнер. Вероятнее всего, он же доставил диверсантов для уничтожения “Рузвельта”. Судно отказалось сдаться японским погранично-сторожевым катерам, огнем ответило на предупредительные выстрелы и было уничтожено со всем экипажем.

Далее дикторша сообщила, что Пекин отрицает свою причастность к гибели авианосца и заявляет, что сейнер, передававший сообщения, никогда не принадлежал Китаю; погоня за ним и его потопление — не что иное, как части провокационного спектакля, разыгранного АС и Японией... Судя по тону, которым была прочитана последняя фраза, ни сама дикторша, ни все международное сообщество Пекину напрочь не верили.

Наконец, блондинка торжественно возвестила, что сейчас к народу обратится президент Российской Федерации, — на что “дед”, младший сержант Федор Кнопов отозвался достаточно громко:

— Ну, сейчас начнется...

И сказал, что именно начнется, присовокупив определение “веселый”.

Сидевший напротив командир отделения, сержант Беседин посоветовал Кнопову заткнуться, но как-то не слишком серьезно. Никто и не ждал от главы государства иного, чем предположил Кнопов. А другой “дед”, Емельяненко, считавший дни до приказа, даже предложил “переключиться на какой-нибудь бейсбол”.

Но телевизором все же ведал дежурный офицер, и потому пришлось слушать обращение. Впрочем, уже с первых слов все насторожились и побросали ложки: это не походило на привычный обкатанный треп политиков. Явно волнуясь, — хоть он и старался четко проговаривать каждую букву, — невзрачный президент заявил, что он выражает крайнее недоумение по поводу теракта, совершенного китайским судном и повлекшего за собой гибель авианосца с шестью тысячами человек. Ведь между Китаем и АС подписан ряд соглашений о сотрудничестве. Но, поскольку Россия и Атлантический Союз связаны военным договором, — наша страна обязана исполнить свой долг. В связи с этим, объявляется особое положение в Сибирском и Дальневосточном военных округах...

— Все, приехали, — сказал Кнопов, отставляя стакан с компотом. — Война, блин, с Китаем. Всю жизнь мечтал.

Кругом загалдели, начали вскакивать. Беседин пытался вразумлять, одергивать; прибежал и дежурный по столовой лейтенант, но все было тщетно. Солдаты кричали друг другу от разных столов:

— Не хватало нам!..

— Нас первых тут задавят!

— Хрена лысого задавят! — храбрился кто-то петушиным визгом. — Остров Даманский помнишь?

— Ага! Сколько лет прошло! Разве ж у нас теперь армия? Чуть не все ракеты порезали...

— Да вообще, — за что нам с ними драться? За этих...

И крепким словцом было приправлено упоминание об атлантских воротилах...

В новом здании военного округа, в генеральской столовой был тоже прерван обед из-за неожиданной речи президента. Не допив кофе со сливками, командующий, широкоплечий и плосколицый генерал армии Хабибулин подошел к открытому окну, закурил. За площадью, за памятником партизанам, открывался в просвете лестницы серый Амур; оттуда тянуло предгрозовой свежестью, над левым берегом вырастал к зениту фронт клубящихся туч. Вспомнилось собственное намерение в ближайший выходной махнуть за реку, а то и на Петропавловское озеро. Есть там один травяной заливчик, где сазанов можно брать голыми руками... Но неделя только начинается, — и как! Доживем ли до выходных?..

— А если они начнут с атомного залпа? — предположил за спиною начальник тыла, Петросьянц. Командующего всегда удивлял глубокий бас этого щуплого, подвижного брюнета: можно было подумать, что говорит богатырь. — Они же все отрицают! Значит, мы агрессоры, и можно с нами делать, что угодно...

— Ну, это вряд ли, — откликнулся зам по воспитательной работе, вальяжный, похожий на Черчилля генерал-полковник Ульянов. — Думаю, протопчемся одни против других день, два, неделю... не знаю... так, для страху. А тем временем там договорятся, найдут виновных, — и разойдемся по-хорошему. Извините, в большую войну не верю. Не то время...

— То время, Никитич, — сказал, оборачиваясь, Хабибулин. — Вот то-то и оно, что то самое...

* * *

Весь следующий вечер, всю ночь не утихали переговоры телефонные, не иссякали уорлднетные. Скупые, короткие фразы, понятные лишь посвященным, огнями бикфордовых шнуров мчались через Россию. Московские абоненты о чем-то запрашивали командующих округами; кто-то звал к аппарату офицеров, чьему ведению подлежали ракеты в шахтах, все еще способные испепелить любой из городов Земли. В результате, к следующему утру скромные майоры и безвестные лейтенанты сумели полностью вывести большинство ракетных баз из-под оговоренного в высоких документах атлантского контроля.

Подбодренные таинственными звонками и электронными письмами, зашевелились даже многие местные лидеры “Рабочей России”, партии, созданной скорее для защиты бытовых интересов рабочих, чем для борьбы за власть. В особенности заметным было шевеление там, где предприятия были закрыты или производство на них резко сокращено. Партийцев, еще не совсем дряхлых, поднимали с постелей, собирали на обычное место сходок — как правило, в чью-то квартиру, ибо денег на наем помещений не было… Секретари читали распечатки сообщений, предписывавших “быть наготове”, создавать комитеты самоуправления предприятий, отряды самообороны.

Глаза людей загорались. В Нижнем Тагиле страшно избили и выкинули вон “засланного казачка”, разоблаченного осведомителя. Иркутяне перед рассветом братались с частями гарнизона, всем руководил весьма решительный протоиерей. Волнения шли на Балтийском флоте. Тревога нарастала вместе со свежим предутренним ветром, — тревога, смешанная с безумной надеждой. Такого не чувствовали давно. Оживала страна.

12 ИЮНЯ

— Ну, вот и все, — сказал комокругом, кладя перед собою руку на руку. Узкоглазое лицо его было непроницаемо. — Сегодня переходим границу.

— Ах ты, черт собачий! — Экспансивный Петросьянц, начальник тыла, вскочив, беспомощно оглядел всех сидевших за столом и развел руками. — Выкрутили-таки ручки нашим... а? Асхат Магомедович, что делать будем?

— Приказ выполнять, что делать, — сказал самый молодой из пятерых генералов, срочно собранных в кабинет Хабибулина, — зам по вооружению Шитов. Белобрысый, с красноватыми глазами, он очень явно нервничал и зло озирался вокруг. — Выполнять приказ... или есть другие предложения?

— Других нет, — понуро вздохнув, откликнулся толстый Ульянов.

Хабибулин молчал, глядя в еще девственную, без окурков пепельницу — бронзовый пень со стоящим рядом на задних лапах медведем. Он никому не признался потом, что в эти минуты его одолевало видение. Генерал видел перед собою ряды круглых стриженых солдатских голов на плацу; видел тех же самых ребят, наивных или “вредных”, упрямых, мечтательных, ленивых, приблатненных, деревенски практичных, задир или плакс. Он знал, отлично знал их; любил побыть в солдатском кругу, среди самых что ни на есть рядовых, послушать ребячью трепотню,

самому порассказать что-нибудь смешное или поучительное, — нет, не для того, чтобы прослыть Суворовым, “отцом солдатам”, но из вполне искреннего побуждения. Он и чувствовал себя их отцом. И вот сейчас ему, отцу, предстояло сорвать всех своих детей с коек (время было раннее); невыспавшихся, теплых со сна запихнуть в коробки БМП и танков — и бросить туда, где большинству сынков Хабибулина предстояло пасть насквозь простреленными, сгореть заживо, разлететься в клочья от прямых артиллерийских попаданий.

Возможно, Асхат Магомедович и сделал бы это, — сильна была сорокалетняя привычка подчиняться, не рассуждая даже с самим собой. Как-то все отеческие чувства уплывали подальше — и в Афгане на заре офицерской юности, и в Чечне, и в той осетинской костоломке... Возможно, и выполнил бы он приказ. И взлетели бы вертолеты, и двинулись танковые соединения, и орудия с лазерной наводкою ударили по указанным со спутников целям, — если бы не было перед этим двух-трех последних лет. Лет, когда день ото дня нарастало омерзение Хабибулина к тем, московским, что словно состязались в рвении сделать великую страну бессильной, а армию — беспомощной. К тем, с их либеральной болтовнею и глубоким непониманием русской реальности, кто уже потерял Украину, Кавказ и Белоруссию, Среднюю Азию и Калининград; кто сейчас был готов за хорошие взятки разбазарить Дальний Восток и Сибирь. Кто не оставил наши войска без ракет и ядерных боеголовок лишь потому, что сознательное офицерство на каждом шагу препятствовало этому. К проклятым гарвардским и принстонским мальчикам, включая штатского “министра обороны”, щенка, в такой же мере готового возглавить рыбхоз или легпром. Хабибулин не был силен в истории, но чувствовал, что во всем этом есть нечто глубоко чуждое всему русскому, наносное... и, слава Богу, временное. Вот и вышло время. Дальше — некуда...

Отвернувшись на несколько минут к окну, послушав крепнущий птичий щебет, Асхат Магомедович снова уставился на подчиненных. Затем, расстегнув под столом кобуру, как ни в чем не бывало, положил перед собою большой вороненый пистолет — и сказал, пользуясь минутой общего оцепенения:

— Так. Приказ выполнен не будет. И все мы, друзья-товарищи, останемся здесь, пока я не отдам несколько распоряжений личному составу... и не свяжусь еще кое с кем. И не будем делать резких движений. Это особенно к вам относится, товарищ Шитов: по глазам вижу, что собираетесь меня арестовать. Не советую...

* * *

По умытому грозой небу уплывали за Кремль волокна распавшихся туч. Макетно-пестрый Покровский собор переливался, будто новодел — одна из церквушек, в последние десятилетия нелепо, прянично облепивших центр. Мокро блестела брусчатка Красной. Бог весть кем оповещенные, люди сходились, сбегались на площадь. Пока еще толпа сбивалась поближе к ГУМу, но в Спасских воротах уже стояли заграждения и за ними толпился спецназ, посверкивая прозрачными забралами. Милиция тоже не дремала, кучкуясь вдоль трибун, до самого Александровского сада. Нарастал шум.

Лозунги над народом колыхались разные, но преобладала тема Китая: “Не дадим гибнуть нашим сыновьям”... На кое-каких озорных щитах разъяснялось, и даже матерно, за кого именно должны сыновья погибнуть. Застрельщики уже побранивались со спецназовцами; те, впрочем, были настроены совсем не воинственно, даже кротко. Без злости стыдили женщин, честивших солдат “опричниками” и “прислужниками убийц”...

Пронеслась было весть, что то ли по Пречистенской набережной, то ли по Волхонке подходит бронетехника. Кое-кто постарше, вспомнив кошмар девяносто третьего, ударился бежать; однако слухи пока не подтверждались.

В двадцать минут одиннадцатого на Лобное место с мегафоном вышел знаменитый депутат Карюков, закричал, переводя дыхание:

— Товарищи, — воинские части движутся к Кремлю совсем не для того, чтобы разгонять нас с вами, кровь не прольется. Могу также сказать, что мы воспрепятствовали переброске верных режиму войск из Подмосковья... (Радостный общий гул.) Командующий Дальневосточным округом генерал армии Хабибулин отказался выполнять преступный приказ, переход китайской границы не состоялся! (Возгласы в толпе, крики “ура”.) Президент уже распорядился о смещении и замене командующего. Но округ не отдает своего генерала, войска отказываются подчиняться кому-либо другому. То же происходит и в головных военных учреждениях, министр обороны фактически изолирован. Создана инициативная группа из высших офицеров и депутатов-патриотов... (Оглушительный гул, Дмитрий Павлович поднимает руку.) Но опасность войны, самой страшной и кровопролитной со времен Великой Отечественной, еще не устранена; президент может отдать команду верным ему соединениям, в том числе — стратегическим ракетным войскам... В эти минуты все решается, товарищи!

Нет, Карюков не обращался напрямую к этим людям, сошедшимся на Красную площадь, не призывал их к определенным действиям. Наоборот, — приземистый, в распахнутом пиджаке, он стоял и ждал: что ответят москвичи? Как решат вести себя? Будут топтаться здесь и дальше; начнут рассасываться покорно и безнадежно, как делали уже не раз, — или...

Вот они, вот: обычные, рядовые люди, непроницаемой, как смерть, стеною отделенные от мира владык с их драгоценными иномарками, виллами в ожерельях чистых озер, личными самолетами и валтасаровыми пирами в Грановитой палате. Мужчины и женщины, помятые житейским неуспехом, плохо оплачиваемой скучной работою, — а то и отсутствием ее, — выжатые чудовищным прессом московских переездов в часы “пик”; сутулые, с руками, оттянутыми весом вечных кошелок; мужчины и женщины в плохой дешевой одежде, прихлопнутые гробовой крышкою завтрашнего дня. Старики, все хуже помнящие более справедливые и сытые времена; взрывные студенты с бутылками пива и самыми задиристыми лозунгами; подростки, готовые погулеванить по любому поводу; жмущаяся друг к другу пара молодоженов; инвалид на костылях, с орденами и обоженным лицом; молодой священник, нежный блондин с бородкой, похожий на Алешу Карамазова, среди бледных сосредоточенных женщин в черном... Что они решат, люди, которых в очередной раз хотят лишить главного дара Божьего, свободы воли, а может быть — и жизни?..

Где-то истерически вскрикнули; где-то десяток молодых голосов принялся скандировать “долой, долой”...

А затем, не ожидая новых слов депутата, стотысячная масса медленно, словно вал цунами, подходящий к берегу, двинулась к Спасским воротам.

...В это время Боровицкие ворота уже пропускали, без выстрела с обеих сторон, колонну бронетехники.

* * *

В подтяжках стоя против подлинного зеркала-псише времен Людовика XVI, — рама выполнена в виде резного венка из цветов и листьев, — Хавин держал перед собой пиджак и задумчиво покручивал на нем пуговицу. Пуговица была подозрительна: могла повисеть, но могла и отвалиться. Закрепить, не закрепить?.. Сейчас явятся приглашенные, американский посол и представитель АС. Будет неловко, если пуговица оторвется при них. А еще хуже, если оторвется в присутствии президента, которого они втроем отправятся убеждать.

Да, надо убедить его в двух вещах: смелее разворачивать военные действия на Дальнем Востоке и ввести чрезвычайное положение в бунтующей Москве. Атланты помогут всюду, сейчас у них просто нет выбора.

В такой момент все пуговицы должны быть не только на местах, но и застегнуты. Это даже не октябрь 1993 года, когда еще не уехавший в Штаты Яша Хавин, студент юрфака (и заодно совладелец киоска “Горячие пирожки”), полез было к Останкинскому телецентру, но был остановлен телепатическим сигналом из кобчика. Именно в этой части тела у Яшиных предков, главным образом — портных в маленьком украинском местечке, за столетия развился особый орган, предупреждавший о пожарах, погромах, ревизиях и других больших неприятностях. Яша тогда к телецентру не сунулся — и потому не попал в то число убитых и искалеченных за проклятые октябрьские дни, которое с годами все росло под руками дотошных искателей и теперь достигло многих тысяч...

Война с Китаем, словно скальпель, полоснула по давно вызревавшему гнойнику. Напряжение, несколько лет копившееся в стране, подогреваемое этими чертовыми депутатами и генералами, обозначенное небывало массовыми забастовками и бунтами разоренных людей, достигло предела. Но самое ужасное, что, кажется, нельзя уже положиться и на элитные части. Гниение идет даже в “Альфе”. Красные подружились с монархистами, “рабросы” — с Российским офицерским собранием, национал-коммунисты — с православной церковью; Христос обнялся с Суворовым, а тот — с Че Геварой и Лениным... Господи, ну и смесь! Гибрид обновленного, вышедшего за пределы бессильной КПРФ коммунизма с идеей имперского величия оказался плодотворным. Этот Карюков, которого давно надо было пристрелить, явно метит в председатели конвента...

Ну, что ж! Побеждают решительные. Как Ельцин в том же девяносто третьем: танки марш, вакуумными снарядами по гнезду мятежа, и все потолки в разбрызганных мозгах!.. Отлично. Кто там нам еще верен в думе? А в вооруженных силах? Кто?! Миротворцев звать, что ли?..

И позовем. Атлантский десант на Москву. Пузатые “Гэлакси” над Садовым кольцом, дождь парашютистов... Вот, об этом сейчас и поговорим с послом и с тем, другим...

У них тоже большая проблема; пока что немногие знают, что было прошлой ночью разрушено в американском городе Данби, и еще меньшее число людей догадывается, каким транспортным средством были заброшены туда террористы. Но пусть поработают ЦРУ, ФБР; за что им платят их сумасшедшие деньги, — наверняка есть связи между нынешней русскою смутой и ночным событием в штате Вермонт!..

Пуговица оторвалась и упала, закатываясь под изящный секретер далекой галантной поры, со вставками из расписного севрского фарфора. А в следующую секунду Хавин услышал топот. Бежали по коридору, стремясь к его дверям. Топот был, как от дикого табуна... нет, не совсем. Стройный. Бухали армейские ботинки. Спецназ. Солдаты. Те, что должны были хоть ценою собственной жизни не пускать толпу в Кремль. Матросы-балтийцы двадцать первого века. “Которые тут временные, слазь!..”

Кобчик Хавина дал сигнал, острый и сильный, будто молния, пронизавшая все тело. Мальчик Яша, уронив пиджак, рванулся было в заднюю комнату, где за баром, холодильником и диваном, на который он приводил кремлевских аппаратных девчат, был запасной выход. Яша рванулся, но не успел.

* * *

Она не умела ни отдыхать, ни дремать, ни спать. Но все же у SYGEO было несколько режимов деятельности, и ныне система находилась в выжидательном. Всего несколько десятков часов назад она жила полной жизнью, собирая атмосферное электричество в одну точку, чтобы сошли с ума реакторы обреченного авианосца и взорвали его изнутри. Главным образом, работал комплекс в старом кратере индонезийского вулкана.

Теперь, уже получив новое задание, SYGEO считала минуты до того момента, когда ей надлежит подавить страхом, душевной угнетенностью многомиллионный город на другом конце Земли. Будут действовать излучатели в Гренландии и Испании; на перекрестке энергетических потоков, в старинной русской столице, несчетные массы людей охватит желание прекратить мятеж, разбежаться по домам и спрятаться куда поглубже. С больными, тяжелыми головами и мраком в сердце они расползутся по своим привычным норам, накрепко запрут за собой замки и с головой накроются одеялами...

Неожиданно система очнулась. Что-то тревожило ее кристаллический мозг, неумолимо вторгалась в нечеловечески четкое, одномерное мышление. SYGEO испытывала то, что мы назвали бы чувством, и даже очень сильным чувством. Она была достаточно сложна для этого...

Да, мы назвали бы это самосохранением. Более того, паническим ужасом. SYGEO боялась перестать быть…

В нее вторгались. Ее разрушали. Всегда верившая лишь в некую Верховную Сущность, от которой исходили приказы, — система была готова срочно поверить в Темного Бога, столь же сильного. Быть может, он уже расправился с ее незримым Господином, — иначе почему Тот не вступается?!

Куда и девалась гордыня великанши, повелевавшей циклонами и подземными штормами. Господи, защити! Сейчас погаснет ее бессонное, не знающее усталости “я”. Дивный риф из миллиардов кристаллов осыплется, хороня и память, и интеллект, и способность владеть стихиями. Она станет ничем, грудой мусора в подземелье.

SYGEO сорвалась бы бежать, если б могла, — но она была чудовищно велика и неподвижна, и она впервые осознала свою беспомощность. SYGEO заплакала бы, моля о пощаде, — но она была лишена глаз и слез, а голос ее звучал неслышно, растекаясь искрами по кабелям.

И она страдала молча, словно слепой и глухой калека с обрубленными конечностями. И не было меры муке искусственного существа, для зла построенного людьми и за это зло казнимого…

Юхану невольно вспомнилось, как однажды в детстве он с друзьями играл на высокой меловой круче у моря, — и вот, его внезапно столкнули со склона, и он, чтобы не упасть, побежал вниз по белой протоптанной тропке, — все быстрее, быстрее, не в силах ни придержать шаг, ни остановиться, думая лишь о том, чтобы не подвели ноги; а ногами приходилось перебирать уже прямо-таки с пулеметной скоростью! Юхан даже не знал, что он может двигаться столь стремительно, — но он бежал, мчался, пока, побив все мировые рекорды легкоатлетов, не вылетел на берег, к самому прибою!

Так было и сейчас: он не управлял событиями, не выбирал дороги; его несло вперед; нечто внешнее, столь же необоримое, как земная тяга, устремляло Рохана к непонятной ему цели.

Что было до того?

Река электрического пламени в небе; колоссальный силуэт, вылепленный из туч.

Ночь в офицерской палатке, уже без всякой охраны, с веселой мужской болтовнею, с давно позабытой агентом атмосферой товарищества, общего подъема ради совместного дела. Без хмельного, однако с неожиданно вкусным чаем, а утром — с бутылочкой впервые в жизни выпитого, холодного миндального молока.

Поход в строю. Посадка по широкому трапу. Салон странного самолета, просторный, будто вокзал. Гомон сотен десантников в черном. Суровая мегафонная команда: “Пристегнуть ремни!” Всеобщее молчание. Басистый органный рев, слышимый точно через подушку; дрожь гигантского корпуса, покачивание на разбеге. Головокружительная секунда отрыва. Тяжесть наваливается на грудь, — но подъем проходит плавно, постепенно, и через пять минут снова свободно дышится.

За иллюминатором — лохматый слой облаков… он пробит почти мгновенно! Что за машина? Что за скорость? Чистая голубизна быстро сгущается до гуашевой синевы, затем чернеет. Остро просверкивают в ней звезды. Юхан видит черную пустоту, озаряемую слабыми сполохами. Непривычная слуху команда: “Ремней не отстегивать!” Вес исчезает; тело агента, воспарив, натягивает эластичные ремни. Поворот, быстрый крен. Созвездия размазываются фосфорическими полосами, снизу краем бело-голубой вспененной чаши поднимается планета. Толчком вернулась тяжесть, на мгновение подкатила тошнота. Посадка!

Налетали огни небольшого города на берегах извилистой, зеркально-спокойной речки… Юхан не понимал, почему их не обстреливают. Ночь ночью, но есть ведь электронные глаза, видящие сквозь любую тьму! Или… незрим чудо-самолет для любых глаз и радаров? Что-то об этом слышал Юхан… буквально недавно… день, два назад… по пути в Индию? По телевизору в придорожном баре?..

Не успел додумать. Привычно, словно на учениях, очередным в цепи выпрыгнул в люк, повис на парашюте. Мирные улицы с фонарями, напоминающими домашние торшеры под абажурами, качаясь, неслись навстречу. Захват сонного, беззащитного городка? Но нет. От бело-розового двухэтажного дома в квадрате газонов и розариев бьют трассирующими, чей-то парашют уже горит…

Почему он, Юхан, на стороне нападающих? Почему, взяв с собой видеокамеру, попросил дать ему еще и автомат? Он не смог бы ответить...

Продолжается ничем не сдерживаемый бег с кручи. После стычки с внешней охраною здания, после того, как кумулятивным зарядом они высадили броневой щит двери и ворвались внутрь; после еще более жестокой перестрелки в уютной прихожей особняка, — кто, как не Юхан, чутьем разведчика нашел тайный ход под пол, на верхний из шести ярусов подземелья? Кто по наитию удержал индийских солдат от рывка через анфиладу комнат, — она оказалась заминированной? Кто первым вбежал на командный пункт, сначала, по правилам, обстреляв помещение из дверного проема — очередь вправо, очередь влево?..

Вот в компьютерных делах Юхан и близко не разбирался так, как этот тоненький гениальный юнец цвета шоколада, больше похожий на переодетую девчонку. Его исключительно берегли при штурме... Паренек, оказавшись перед главной панелью управления, мигом набрал некую электронную комбинацию. И разом оборвался вой сирен, и перестали мигать тревожные алые огни. Юхан полагал, что индиец отключил систему защиты; на самом же деле, в ярусах еще более глубоких рассыпался и мучительно умер мозг SYGEO. Но об этом разведчик узнал намного позже. А пока что стоял рядом с пультом и вел видеозапись…

Оказывается, самолет сел совсем рядом, оставив глубокие выпаханные колеи на кукурузных полях. Надо же, какая удивительная машина! На такой — хоть на другие планеты… Господи, да где же он слышал о ней, и именно в связи с Космосом, с полетами вне Земли? Не вспомнить…

Наконец, когда они снова расселись рядами в необъятном салоне, — Юхан ощутил, что безумное сбегание с кручи окончено. Вместе со всеми — он выполнил то, что следовало. По всем законам спецслужбы, тайного атлантского ордена, к которому принадлежал Юхан, — теперь агента должно было настигнуть возмездие пославших его. Яд, пуля, автокатастрофа или иной, более изощренный метод ликвидации. Но не было чувства опасности; наоборот, Юхан ощущал себя необычайно защищенным. Чем, кем? На этот вопрос он, опять-таки, не смог бы дать ответа; но в душе поселилась необычайная легкость. Такой он не испытывал с детства, со времен бесшабашных походов на приморские обрывы...

Он сделает фильм обо всем, что произошло, и покажет его по телевидению. Может быть, сначала по индийскому. А там…

• Эй! Чего сидишь, приятель? Не слыхал команды?

Ах, да! Велено откинуть спинку кресла и пристегнуть ремни.

Ответив шуткой, Юхан начал готовиться к старту.

* * *

И на Чистопрудном бульваре, и у самого пруда народу было неожиданно много даже для такого хорошего дня, — причем, вроде бы не гуляющих. Сидели и лежали хмурые, сельского вида люди, — женщины в платках, мужчины в сапогах и кепках; все они выглядели хуже. Чем беднейшие из москвичей, лица — словно присыпаны угольной пылью. Иные закусывали, разложив еду на газетах; слышались гармошка и детский плач, между двух палаток на газоне сохло на веревке белье. Давно уже не было такого, чтобы тысячи ходоков проникли в чопорный, заселенный атлантами центр.

Женька утянула за руку Глюка, которому показалось, что в палатке работает мини-компьютер.

— Не лез бы ты к ним, мало тебе той истории?

— Да это ж совсем другое. Люди, как люди. Мне Карпишин объяснил: приехали со всей России. Ну, знаешь, в целых областях запрещают пшеницу сеять или, там, картошку сажать. Чтобы в мире не сбивать цены, что ли!.. Значит, поняли, что чего-то в Москве стронулось...

— Не знаю, что они поняли, но по шее могут дать. Пошли.

То ли подчинясь Женькиной логике, то ли не желая спорить с новообретенной подругой, которой он все же великодушно послал весточку по Уорлднету и получил ответ, полный раскаяния, — Санька дал увести себя к самой воде. Там, сев на травку, они принялись созерцать, как стелются под мелкой рябью желтые водоросли и ходят дружными стаями мальки. Взаимная исповедь состоялась еще в начале свидания: Женька сказала, что была просто дурой и хотела выпендриться перед атлантскими девчатами, Глюк сознался в желании тонко ей отомстить, наврав с три короба о делах в Тихом океане; поцеловались и простили друг друга…

У пруда Женька накрыла своей рукою его руку и беспечно сказала:

— А реферат я завалила, как ты и добивался. Но не из-за твоего вранья. Просто — на политологию не хожу больше.

— Как? Ты ж хотела!..

Она мотнула тщательно завитыми кудрями.

— Ни фига я не хотела! Это все матушка. Хочет меня сделать ба-альшим международником. Дипломатом или там журналистом. Ей, вообще-то, плевать, кем, — лишь бы перед соседками хвастаться...

— А ты кем хочешь быть?

Женька пожала плечами и сделала гримаску, давая понять, что такая проблема перед ней вообще не стоит. Но затем посерьезнела:

— Наш учитель на семинаре говорил: “Политика — это завтрашняя история, история — вчерашняя политика”. Мне, например, скучно изучать, как кто-то делает историю. Вот, самой ее делать — это я понимаю! Как ты...

— А что я? — не сразу врубившись, захлопал ресницами Глюк.

— Ну, как это что? Можно сказать, предотвратил войну, помог сменить правительство. Наши от зависти уже себе ногти сгрызли...

Настала очередь Саньки пожать плечами. Он сидел, ничего не говоря и не шевелясь. Женька так и не сняла свою ладошку с его руки, и это было сладко до боли. Но подруга все же ждала ответа, и Егоров сказал:

— Почему же вдруг я? А может быть, ты? Если бы ты меня тогда не обидела, если бы я не полез в тихоокеанские дела, — ничего бы не было... А может, это вообще Карпишин? А может, Карюков?..

И добавил, расширенными глазами глядя на бегущую прудом рябь, на пляшущие в ней листки и соломинки:

— Это, знаешь, как река...

— Какая еще река?

Вместо вразумительного объяснения Женька получила поцелуй.

I-V. 2005

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані