Пошук
Разместить кнопку на Вашем сайте

Газета «Комуніст»
Сайт Комуністичної партії України

Журнал «Комуніст України»

Газета Криворожской городской организации Компартии Украины

Ленінський Комсомол м.Києва

Газета Всекраинского Союза рабочих «Рабочий класс»

Коммунистическая партия Российской Федерации

Московское городское отделение КПРФ

Санкт-Петербугское городское отделение КПРФ

Сайт газеты ЦК Коммунистической партии Китая «Женьминь Жибао» (на русском языке)
Соціалістичні ідеї, ініціативи ...

Николаенко Л.Г. к.фил.н., профессор: Высмеивание как технология конструирования субъективной реальности (социологический анализ текстов и публичных высказываний М.Жванецкого). Статья первая

Опубликована в сборнике “Соціальні технології”, выпуск 22, 2004 год.


В статье рассматриваются проблемы культуры смеха и высмеивание как социальная технология, факторы, формирующие культуру смеха, способы ее функционирования и влияния на социальное поведение различных социальных групп.

The author of the article analyses the problems of the culture of laughter and ridicule as social technology, the factors forming the culture of laughter, ways of its functioning and influence on social behaviour of various social groups.


Молчание вслух 1.

Эта статья является логическим продолжением ранее опубликованных статей автора по проблемам социологического исследования человеческих страстей и в частности смеха.

Известно, что смех – непроизвольная реакция людей, вызванная смешными обстоятельствами. Как правило, его так и анализируют и, тем самым обходят вниманием возможность целенаправленного высмеивания. И хотя высмеивание как факт культуры неоднократно подвергался научному анализу, например, в работах Бахтина, Проппа и других авторов, но именно целенаправленное высмеивание, как действие, направленное на достижение социального контроля над поведением индивидов и групп не подвергалось анализу никогда.

Возможность посредством смеха влиять на поведение высмеиваемых, создала другую возможность, – конструировать искусственные, но правдоподобные ситуации, в которых объект высмеивания выглядит в несуразном виде. А несуразность всегда смешна. Подобное высмеивание имеет все признаки социальной технологии, что и требует своего описания.

Иными словами, высмеивание, рассмотренное в таком контексте, превращается в разновидность социального действия, что и дает возможность для его социологического анализа. В этой связи особо актуально изучение агентов высмеивания, применяемых техник, средств и целей с тем, чтобы более полно понять особенности культуры смеха, как разновидности человеческого поведения и выражения отношения к тому, что высмеивается. Такая постановка проблемы превращает ее в одну из тех, без решения которых нельзя в полной мере понять происходящее вокруг нас и адекватно ориентироваться в нем.

В связи со сказанным, автор ставит перед собой такую цель: показать наличие прямой связи структуры смеховой культуры с социальной структурой, а также то, что не только социальная структура влияет на структурирование смеховой культуры, но и то, что последняя оказывает обратное влияние на социальную структуру. Закрепляя ее или, наоборот, создавая духовные предпосылки для радикальных структурных преобразований общества.

Метод анализа – интерпретация качественных признаков, имеющихся в текстах и публичных высказываниях М.Жванецкого с позиции тех, кого высмеивают. Правомерность такого подхода определяется тем, что, как правило, подобные интерпретации производятся с позиции тех, кто высмеивает. Принцип плюрализма, в этом случае, дает возможность понять социальную структуру смеха, которая, как мы увидим далее, является своеобразным отражением формируемой в ходе нынешней социальной трансформации социальной структуры.

Смех можно считать выражением социальной позиции, а профессиональное, систематическое и целенаправленное высмеивание – способом формирования таких позиций. А так как высмеивать можно по-разному, то есть, с противоположных позиций, то оказывается, что подобные разновидности смеха имеют своих носителей и выражаются в результатах их практических действий. Такие разновидности смеха и конституируют собой разные смеховые культуры, наличествующие в одном обществе. Скажем, смех Жванецкого – циничен. Это и есть главная особенность его смеховой культуры, которую он культивирует.

Здесь следует еще раз напомнить, одно из ранее высказываемых положений автора, что профессиональное, целенаправленное и систематическое высмеивание превращает его в социальную технологию, используемую агентами высмеивания часто с целями, не до конца понятными широкой публике. Она смеется просто потому, что ей в смешном виде нечто представляют, не задумываясь над тем, смешно ли оно на самом деле. То есть, публика смеется от души, но если она над чем-то смеется довольно часто, то постепенно предмет высмеивания иначе как в смешном виде ей и не представляется. Смешное, как это не банально, не серьезно, а несерьезное в жизни не помощник. В лучшем случае оно служит для снятия психического напряжения и не более. Следовательно, смешное всегда, как правило, отвергается. В этом и заключается цель высмеивания как социальной технологии. Она применяется там, где по замыслу технологов, следует произвести серьезные социальные изменения, что совсем не обязательно совпадает с жизненными целями тех, чей смех провоцируется мастером смеха. Смех, таким образом, отчуждается, а в результате, смеясь, если нас к этому провоцируют, мы смеемся по законам одной смеховой культуры, в то время, когда идентифицируем себя к другой. Поэтому нам наш смех кажется добрым, в то время, когда на самом деле он злой.

Мастер смеха, становясь популярным, формирует аудиторию; особую группу людей – поклонников его таланта. Эта группа весьма динамична в том смысле, что она как бы пульсирует: то сужается до количества наиболее фанатичных его поклонников, которые уже смотрят на мир практически его глазами, то безмерно разрастается, что обусловлено тем, что смех можно провоцировать. А чтобы те, кто поддается на такую провокацию, вошли в состав устойчивой аудитории (почитателей), необходимо время и достаточная частота их контактов с юмористом. Это еще один признак высмеивания как технологии. Частота контактов с творчеством юмориста превращает эту группу во все более восприимчивую к юмористическому стилю своего кумира. Вот здесь и возникает ситуация социальной ответственности, ибо талант совсем не обязательно всегда направлен, как говорят, во благо.

Особенно остро эта проблема встает в том случае, когда юмор превращен в профессию. Традиционно считается, что задача юмориста – развлекать публику. Но юморист, от которого всегда ждут чего-нибудь смешного и острого, вынужден как искать смешное в жизни, с тем, чтобы отразить его в своем творчестве, так и конструировать смешные, но правдоподобные ситуации. Для действительных ценителей юмора отсутствие правдоподобия – признак вульгарности. Однако, правдоподобие само по себе весьма специфично, ибо это не сама правда, а лишь ее подобие. Поэтому оно необходимый элемент любой провокации, а в высмеивании тем более. Именно правдоподобие делает сконструированную ситуацию узнаваемой, а без узнавания смеха нет.

На провокации смеха построен практически весь нынешний эстрадный юмор, а Жванецкий – один из признанных классиков в этом деле.

Но прежде чем приступить непосредственно к предмету нашего анализа, следует сказать, что в зависимости от способа высмеивания, у высмеиваемых могут развиваться как способность, так и неспособность адекватной реакции на предмет высмеивания. Последняя, то есть неспособность адекватной реакции на предмет высмеивания, может быть названа способностью неадекватной реакции. Следовательно, спровоцированный смех приводит к замещению одной культуры смеха другой, путем отчуждения первой.

Науке давно известно, что способности человека, социального по своей природе существа, – результат воздействия на него других людей, различных социальных процессов и явлений. И если социальные влияния на человека таковы, что сдерживают развитие его способностей или делают его неспособным адекватно реагировать на данные влияния, а тем более понимать их смысл, – их следует относить к разряду социального угнетения. Это духовное угнетение, о котором давно пора говорить не только политикам, но и ученым. А кому же ставить такую проблему как не представителю социологии культуры?

И что интересно, профессиональные юмористы всеми средствами пытаются утвердить в массовом сознании мысль, что юмор – показатель ума, что любая острота, а тем более смех над собой – показатель высокой духовной культуры. Это положение верно лишь отчасти, лишь в отношении так называемых традиционных обществ, но совершенно неверно в отношении модерного и информационного общества, где давно человеческое поведение поставлено под контроль; стало определяться технологически, а ум может быть и средством социального развития, и средством социального угнетения.

Культура всегда выполняла контрольную функцию, сформированную исторически. Познание механизмов культурного контроля позволило поставить под контроль саму контрольную функцию культуры; использовать ее в определенных целях. В результате возникла возможность провоцировать необходимые манипулятору реакции и действия, создавать ситуации и даже систему событий, которые потом дают основание для принятия решений, легитимность которых достаточно сомнительна.

Театральное представление, как и вообще искусство, в этом смысле, построено на практике создания образов приемлемых или неприемлемых определенным социальным группам. В художественном образе художник представляет нам то, как он представляет себе то или иное явление. Но кто сказал, что его представление всегда и неизменно адекватно предмету? Но именно мастерство художника способно формировать определенную аудиторию, группу поклонников его таланта.

Изучение аудитории дает знания, на основании которых можно создавать довольно устойчивые, но случайные группы и при их помощи решать те или иные задачи, неприемлемые если не для большинства индивидов, составляющих данную аудиторию, то хотя бы для некоторой ее части. Театральное представление тем и отличается, что события в нем интерпретируются при помощи театральных средств так, как их представляют себе режиссеры. Интересно здесь то, что исполнителя, то есть актера, при этом никто не спрашивает, приемлемо ли это ему, разделяет он такое представление или нет. Его задача – адекватно воплотить режиссерский замысел. А зрителей как бы приглашают действовать в повседневной жизни так, как того хотели бы режиссеры. Противоречие, которое может возникнуть в представлениях о представляемых событиях у публики и у исполнителей и заставило поставить проблему художественной правды.

Но что интересно, в обществе, которое нарекли тоталитарным, проблема художественной правды решалась исключительно на теоретическом уровне и если и были ограничения, то исключительно упредительного порядка, чтобы сохранить определенную меру нарушения правды. Для сравнения: попробуйте с эстрады в США сказать что-то типа “Форд” – выкидыш “Боинга”. По смыслу оно равно словосочетанию “Ока” – выкидыш “КАМАЗА”. У нас засмеются, а в США вас затаскают по судам, а то и просто лишат жизни по заказу, потому что иначе как по заказу же вы сами такую фразу не произнесете с эстрады никогда. Почему? Совсем не потому, что в США вообще не понимают юмора. Там не понимают такого юмора, равного антирекламе, результатом которой будет немедленное и значительное снижение продаж. У нас же подобные фразы – норма. Но, опять же, не потому, что у нас, в отличие от США, понимают такой юмор, а потому что у нас нет опыта жизни в условиях тотальной рекламной экспансии, а юмористов, говорящих подобное, еще не привлекали к ответственности по суду за клевету.

Но мало ли у нас представителей разговорного жанра, берущих на себя право судить обо всем, но не несущих никакой ответственности за это. А если иногда Жванецкому, например, ответственные работники делали соответственные замечания, он это теперь интерпретирует как отсутствие свободы слова.

Эстрадный смех на западе принципиально отличен от нашего. Там действует жесткая система само собой разумеющихся табу, охраняющих западную культуру. И попробуйте их нарушить. Табу, в этом смысле, – запретительные нормы, наказание за нарушение которых предусматривает судебное разбирательство. Они – наиболее эффективное средство контроля поведения масс, которое без этого контроля может привести к серьезным социальным изменениям. В этом смысле советская система была открыта для критики, как ни одна другая в мире, что и было умело направлено против нее самой методом снятия табу и критики тех системообразующих элементов, которые как раз и следовало защищать при помощи смеха.

Подобное лишний раз доказывает тот факт, что культура вообще, и культура смеха в частности, структурирована по классовому признаку, да еще то, что последние советские руководители достаточно плохо знали общество, которым руководили. А с другой стороны, не следует думать, что сегодня никаких табу для высмеивания нет.2

Табу всегда историчны. Необходимость в табу сохранилась лишь потому, что естественная реакция людей на внешние обстоятельства, сформированная исторически, могла бы привести к радикальным социальным, а тем более, структурным изменениям капиталистического общества.

Высмеивание, в этом смысле, – мощнейшее средство социальной манипуляции, а современная культура смеха во многом утратила свои естественные характеристики. Например, непроизвольный смех стал результатом профессионального произвола юмористов, которые превратили свое искусство в мощное средство концептуализации массового или обыденного сознания.

Начиная серьезный разговор о смехе Жванецкого, следует обратить внимание на показательную миниатюру, в которой он как бы высмеивает тех, кто не понял его литературного дара. Он пишет: “Его не напечатали в 1958 году, и с тех пор это продолжается непрерывно, вызывая всевозрастающий интерес читающей публики, где с каждым годом появляются новые поклонники… Книги его массовыми тиражами не вышли в около сорока странах мира, в том числе на испанском, английском и даже на турецком языке.”3

Действительно, а почему Жванецкого не печатали на западе, где с удовольствием печатали всех советских диссидентов, хотя явным диссидентом Жванецкий никогда не был, но всегда думал “другое”? Да потому, что многое из того, что он высмеивает, для запада несбыточная мечта. Если в Англии, например, идет борьба за то, чтобы были отменены штрафы за отлучение в туалет в рабочее время, а на американских предприятиях существует superviser, простите, самый настоящий надсмотрщик, то советское предприятие, как показывает и сам Жванецкий, не только не угнетало, а даже не чуждалось допускать вольницу. Разве может западный хозяин допустить, чтобы свобода гуляла на его предприятиях? Им поэтому непонятны шутки Жванецкого. А американский рабочий, например, просто не поверил бы, что такое возможно, а если и возможно, то как можно смеяться над тем, что является его мечтой? Да и вообще, попробуйте в Америке высмеять американскую мечту, абсолютно мещанскую по своему духу.

Пока не сбылась мечта ММ и о персональном музее. Будет, можно не сомневаться, правда, может не долго. И статьи о нем тоже будут, хотя далеко не все такие, которых ему хотелось бы. Но сбудется, обязательно сбудется.

Но вернемся к нашему предмету. Под концептуализацией обыденного сознания мы здесь понимаем процесс превращения в привычные для людей тех или иных концептов, которые в случае адекватного объяснения их реального смысла, могли бы быть как приемлемыми, так и неприемлемыми для них. Но так как приемлемые концепты не требуют сокрытия их реального смысла, то путем высмеивания они в основном превращаются в привычные, а значит и приемлемые - в принципе неприемлемые концепты.

Что касается понятия концепт, то его можно определить как смысловой блок любого сообщения, ради которого данное сообщение и производится. Концептом, в свою очередь, может быть мифологема, видиома, идеологема, религиогема и прочее. В каждой миниатюре Жванецкого содержится от одного до нескольких концептов, которые через частоту повторения с эстрады обретают политическое звучание.

Что касается частоты повторений, то следует знать, – один случай – случай, два тождественных случая – тенденция, определенная частота тождественных случаев – политика. Политикой является и то, когда об одном случае говорят с завидной частотой, что должно убедить аудиторию, в его неслучайности. И если часто утверждается, “в театр дорого… в ресторане был”,4 то никто не подумает о том, что речь идет об алкоголике, алкоголики в ресторан не ходят, но, хотя посещение ресторана стоило добрый десяток театральных билетов, все подумают: “ Театральный билет очень дорогой!”, – в то время, когда его цена была весьма низка, как, впрочем, и посещение ресторана в советские времена. Но каков напрашивается вывод, – культура доступна далеко не всем, где ж тогда советская власть? Одни слова!

ММ утверждал, что советский спорт должен быть вне политики,5 исходя из отнюдь не очевидного факта, что так во всем мире. В мире же спорт абсолютно политизирован, и, прежде всего, американский. А это значит, что борьба против политизации спорта есть тоже политическая борьба, которая осуществляется и методами самого спорта, победами, прежде всего. Таким образом, критикуя советский спорт за его политизированность, он сам вводит новые политические концепты, трансформирующие понимание связи спорта и политики, основанное на реальном положении дел. И так в каждом концепте, культивируемом Жванецким. Цель – разоружить и уничтожить.

Мы не будем анализировать здесь все концепты в анекдотических миниатюрах Жванецкого. Обратим внимание лишь на некоторые из них, более полно раскрывающие социальную суть его юмора.

Культура смеха в основном формируется путем высмеивания. А так как нет ничего такого, что не может быть не высмеяно, то избирательное сопоставление несопоставимого и есть искусственное конструирование несуразностей. Такое конструирование провоцирует временную утрату людьми контроля над своими эмоциями, что и сопровождается высвобождением энергии контроля и эмоциональной своеобразной разрядкой. И люди смеются.

Если высвобождение этой энергии является непроизвольным, то есть неспровоцированным специально другими, смех равен веселью, радости от маленького открытия того, что Я сам обнаружил некоторую несуразность и оценил ее именно как несуразность, не заслуживающую моего внимания. Этот смех можно даже назвать творческим. Высмеявшись, Я победил и обстоятельства и себя, став способным к подобной победе. Поэтому, встретившись с подобной несуразностью еще раз, я уже не смеюсь, потому что предмет высмеивания стал рутинным и не открывает для меня простора для открытия. Здесь нет больше творчества. Вот почему раз услышанные анекдоты больше не веселят. Мне теперь может быть смешно от того, что другие над этим смеются. Но здесь возможны две ситуации: либо меня радует, когда другие тоже обнаружили эту несуразность, и поэтому я смеюсь вместе с ними, разделяя их радость; либо меня злит, ведь я знаю, что они с подобной несурадностью уже встречались, а все равно смеются. Тогда мой смех уже содержит элемент зла, потому что я высмеиваю их неуклюжесть и радуюсь своему превосходству. Вот мы и различили добрый и злой смех. Первый объединяет людей и является созидательным, второй – разъединяет их, ослабляет и даже разрывает связи между ними и поэтому разрушителен.

Субъективная социальная реальность есть система образов, в содержании которых могут содержаться как предельно возможный уровень объективности, так и предельно возможный уровень субъективизма. В результате, в социологии существует достаточно большое число понятий, в которых говорится то о ложном сознании, то об амбивалентном сознании, то о социальной мифологизации и так далее, то есть о том, что далеко не все люди и далеко не всегда судят об окружающей их объективной социальной реальности объективно. Для социологии данная ситуация важна тем, что она дает возможность посмотреть на существующую социальную структуру под довольно специфическим углом зрения, а именно с позиции того, среди каких именно социальных групп какие образы реальности являются преобладающими и в силу каких причин.

Это первое, на что следовало обратить внимание при постановке проблемы. Второе, это то, что как нам уже приходилось писать, одним из способов конструирования субъективной социальной реальности является высмеивание. Оно может быть направлено на то, чтобы дать возможность через формирование определенной культуры смеха, способствовать формированию адекватного или совершенно неадекватного отношения различных социальных групп к тому обществу, в котором они живут. Именно под этим углом зрения и можно проанализировать, например, юмор того или иного автора или исполнителя, работающего в соответствующем жанре в литературе или на эстраде. А так как такого рода деятельность осуществляется систематически, целенаправленно и профессионально, она с одной стороны, обретает значение социальной технологии, а с другой – институализируется. И в этом смысле, эстрада – один из институтов культуры, а то, какие тенденции высмеивания на ней преобладают, такова и формируемая нею культура смеха.

Конструирование образов субъективной социальной реальности может осуществляться многими способами. Обратим внимание лишь на то, что возможно создание образов, в содержании которых если и содержатся моменты объективности и достоверности, то они препарированы таким образом, чтобы исключить возможность для принявших их носителей адекватно реагировать на происходящие в обществе процессы. Эстетика эту проблематику переводит в русло поиска художественной правды. Для социологии же объективное и субъективное становятся понятиями, которые могут определять принципы социального расслоения людей по содержанию их сознания.

Михаил Жванецкий здесь интересен способом конструирования субъективных по содержанию образов, предназначенных для массового потребления, но имеющих весьма отдаленное отношение к действительности. В эстетике подобное называется художественной ложью. Его миниатюры содержат в себе нечто такое, что дискредитирует мышление, настраивая людей на непосредственное восприятие сказанного без его обдумывания. В этом смысле он стал своеобразной предтечей современных трансформационных процессов, которые в марксистской терминологии носят название контрреволюция. Его миниатюры – культурная контрреволюция или зеркало современной контрреволюции.

Не громко ли сказано для Жванецкого? Но как бы то ни было, трагедия Льва Толстого, довольно своеобразно отражавшего те процессы, которые происходили в начале ХX века, обернулась фарсом Жванецкого и его наследников в его конце. Они уже не отражают, а идеологически обеспечивают социальные процессы, при чем в форме весьма своеобразной идеологии, заключаемой в оправдании социальных манипуляций.

Естественно, что последствия от деятельности таких людей по своему социально-политическому смыслу совершенно противоположные, но по масштабам последствий могут быть и сопоставимы. Вот почему в отличие от текстов Льва Толстого, тексты Жванецкого уродливы, как их не поворачивай. И он сам не отрицает, что “это нельзя читать глазами. А чем?”6

В результате Жванецкий ушел на сцену, а слушатель стал “читать” его и его многочисленных последователей ушами. В результате – ослеп и заснул разум слушателя. А сон разума, по словам Франсиско Гойи, рождает чудовищ. Об этом и пойдет речь. Но для этого нужно прочитать его напечатанные тексты глазами. Представляете? Все, все четыре тома!?

Некоторые коллеги, узнав, что автор намеревается писать о Жванецком, не сговариваясь, советовали пойти другим путем, прослушивая его записи, проанализировать непосредственный характер смеха, то есть в каком месте и какой смех сопровождает устное исполнение его миниатюр. А для объективности следует сказать, что абсолютное большинство тех, с кем автор предварительно делился теми или иными соображениями, обсуждая проблемы, поднимаемые в данном материале, сначала ежились, а потом советовали не трогать этой темы вообще. Странно! Что, Жванецкий относится к касте неприкасаемых? Если так, то только поэтому и следует писать.

Жанр, в котором работает Жванецкий можно определить как составление и рассказ длинных анекдотов. В этом ключ к пониманию юмора Жванецкого. Таких специалистов нынче много. Жванецкий же уникален тем, что свое анекдотическое творчество он сделал открытым. Это первая главная отличительная черта его миниатюр. Вторая – заключается в том, что в условиях советской действительности эта открытость позволила ему быть диссидентом в законе, то есть одним из “объединенных тайным знанием, что эта система ни к херам не годится.”7 Это значит, что он является одним из тех, которые “говорили одно, думали другое, а пели третье. Опровергали слова жестом, придумывали другой смысл интонацией, а самому хотелось уцелеть и сохранить сказанное.”8 Не будем задаваться вопросом о том, можно ли представить Л. Толстого или любого другого классика, который подмигивает, боясь, что его поймут не так? Правда, они не писали анекдотов. Но Жванецкого именуют не иначе, как живым классиком.

Жванецкий утверждает, что это тайное знание было известно только “дундукам-руководителям”? Но если они дундуки, то откуда у них такое тонкое знание, а если они знают такое!, то почему они дундуки, ведь им при этой системе живется не так и плохо, правда не так хорошо, как сегодняшним олигархам и их непосредственной обслуге? Но вот что действительно свойственно нынешним олигархам и их власти, а не советским руководителям, это то, что им приходится решать “вопросы з населением, находясь з ним в крайней вражде”. 9

Но каким образом и почему в тайное знание оказался посвященным биндюжник10 Жванецкий? Может только потому, что это особая тайна, которую знают все, но не говорят о ней вслух? А он говорит, один, какая смелость? Но вот беда, и он-то открыто не говорит, а только намекает. А почему? Настоящую тайну многие знать не могут, ее знают только посвященные, а многие, как раз наоборот, когда узнают эту тайну, могут расценить ее совершенно по-другому, как нечто такое, что делается за их спиной. Вот почему он прямо не говорит, а только намекает и подмигивает. Но все-таки, как он оказался посвященным в эту тайну? Да очень просто, тайны то никакой и нет, просто его социально-политическая позиция расходилась с позицией абсолютного большинства, а говорить об этом открыто нельзя, не примут сказанного и не будут смеяться. Через смех, таким образом, ММ оказался способен входить в доверие и тиражировать свои концепты в неограниченном количестве.

Иначе говоря, сказав о тайне, сам того не подозревая, М.М. подсказывает нам еще один ключ к социологическому анализу его текстов, что, в свою очередь, дает возможность составить его же социальный портрет, как одного из наиболее типичных представителей той социальной группы, взгляды которой на советскую действительность принципиально расходились не только с официальными, но и со взглядами абсолютного большинства. И не следует думать, что в советское время все население сидело на кухне и только и делало, что шепталось по поводу запрещенных властью тем. Так ли уж много было людей с подобной социальной позицией? Но они были и Жванецкий один из них. А то, что его позиция для многих из его окружения была, мягко говоря, неприемлемой, он тоже сам признает: “Три-четыре раза что-то напечатали, но после публикации компания как-то рассыпалась.”11 Это значит, что ни литературного таланта за ним никто не признавал и смысла напечатанного никто из окружающих не принимал. Но выход был найден гениальный – эстрада. Придя на концерт, вам деваться некуда, слушайте, раз пришли. А если люди не смеялись, он “начал подмигивать и ругаться. Если кто-то чего-то не понимал: ну и публика сегодня.”12 То есть, “смейтесь вам говорят!”, “здесь надо смеяться!” Собственное “тщеславие в сочетании со смущением всех остальных” (Гегель), давало необходимый эффект. А то, что в приличном обществе подобное предосудительно, самого Жванецкого не смущало. Ему нужно, чтобы люди смеялись и тем подтверждали наличие у него большого ума. Поэтому очень часто он “на свою шутку немедленно реагирует, тонко сочувствуя тупости окружающих”.13

Подмигивания и намеки стали средством смущения других, но интерпретировались как актерское мастерство, сводимое к способности действовать по принципу “концовку додумаете сами”14 и мастерски подсказывать эту концовку. Подсказать же, какой конец нужно додумать слушателям самим, не так трудно, можно просто использовать несколько проблемных слов, которые в данный момент у многих на слуху, а в жизни каждого всегда найдется пару примеров, связанных с данными словами. Но соответствуют ли эти слухи действительности, духу времени, и в каком смысле, то есть для какой социальной группы они функциональны? Кто, смеясь, думает об этом?

Интонация, непривычная несуразность и парадоксальность высказываний, наполненных иносказаниями и прозрачными намеками, вызывающая нахальность, несвойственная советской эстраде, играли свою роль. Они создали сценический образ литератора, читающего свои монологи, а также достаточно много пишущего и для других, еще более талантливых исполнителей, сделали свое дело. Жванецкого узнала вся страна. Его так притесняли, что он без ложной скромности должен признать, – частота его появлений на телевидении значительно превышала частоту появлений там многих членов политбюро вместе взятых. А если сюда еще добавить и частоту чтения его миниатюр другими актерами?! А он еще и обижается?! Простим ему, ибо какой актер не мечтает быть постоянно представленным на экране и болезненно не пережива6ет, если его туда со временем перестают пускать.

Авторство многих анекдотов невозможно определить, ибо авторы обычно действуют скрыто. Жванецкий пишет: “А как вообще сочиняются анекдоты? Не может быть, чтобы все сочиняли, должен быть автор.”15 Его выступления открыты, но это только видимость открытости; юмор – средство прикрытия позиции. С этим связана третья черта его творчества.

Любой текст имеет контекст. Но контекст в текстах Жванецкого своеобразен, обусловлен смысловой структурой текста. Это клип, беспорядочный набор слов или ситуаций, между которыми нет видимой логической связи или нет ее вообще. Она должна возникнуть в сознании слушателя, который обязан “додумать конец”. Однако этот принцип сформулирован весьма не точно. Слушатель Жванецкого ничего не додумывает, его тексты не только не предполагают думание, но даже запрещают его. Связи в сознании слушателя возникают чисто ассоциативно, а в результате возникает мнение, что сказанное и так понятно, потому что известно. Это мнение, в свою очередь, интерпретируется, как собственная точка зрения. А если такие ассоциации не возникают, исполнитель подхлестнет “Ну и публика собралась!”, что означает, “ну и дураки здесь сидят, вам что, все нравится в жизни? Ведь что-нибудь да не нравится. А если не нравится, смейтесь.”

В этом смысле весьма показательно следующие его слова:

“– Что он там сказал? – все время спрашивают сверху.

– А ничего. Мы так и не поняли. А чего ж вы так смеетесь?

– А от глупости.”16

Так в чем же заключается глупость тех, кто смеется, ведь, казалось бы, если человек смеется, значит имеет чувство юмора, а чувство юмора – признак ума. Смеются, однако, лишь потому, что смешно сказано, а не потому, что то, о чем говорится, достойно высмеивания с их точки зрения, хотя оно достойно высмеивания с точки зрения автора миниатюры. В театре давно известно, исполнители совсем не обязательно разделяют то, что исполняют, но не будешь исполнять, потеряешь работу. Вот почему многие юмористы в советские времена высмеивали антисоветское, сегодня высмеивают советское. Жванецкий всегда высмеивал советское. Это его смысл жизни. Не стало СССР и Жванецкий пропал. А многие его почитатели, смеясь вместе с ним, высмеивали то, чего в принципе высмеивать не хотели. А если бы понимали, что делают, то поняли бы, что их смех не от большого чувства юмора, а от слабости ума. Такой смех – признак глупости потому, что, высмеяв нечто, они, не желая того, значительно снизили меру его значения в своей жизни либо вообще отказались признавать это значение. И когда Жванецкий в вышепроцитированной миниатюре утверждает, что юмор достояние низов, то он прав лишь в смысле собственного юмора, антисоветский смысл которого советские верхи в принципе всегда понимали. В действительности же в обществе, структурированном по законам социального неравенства, верхи и низы смеются над разными вещами, и то, что достойно высмеивания с точки зрения низов – охраняется как зеница ока верхами, но не всегда наоборот. Ибо то, что высмеивают верхи, они могут, нанимая профессиональных юмористов, заставить высмеивать и низы. Вот почему то, что нужно для низов и должно было бы охраняться от высмеивания, Жванецкими высмеивается в первую очередь. Поэтому такой смех по своему значению манипулятивный, ибо смеясь, низы маргинализуются.

Здесь нужно высказать еще одно существенное замечание. Оно заключается в том, что когда верхи и низы смеются, они смеются по-разному. Это значит, что культура структурирована по классовому признаку, подобно как и капиталистическое общество. Вот поэтому-то социология культуры и изучает, кто и что высмеивает, и какими средствами. Юмор, с этой точки зрения – элемент классовой войны, фронт которой проходит через национальную культуру. И когда Жванецкий говорит, что раньше все думали одинаково, а сейчас все думают по-разному и это считает самым важным достижением последнего времени, 17 он лжет. Люди в принципе не могут мыслить одинаково, ибо все они разные и имеют разный жизненный опыт. Это, во-первых. В этих условиях, когда уже есть разные точки зрения, ибо не было бы дискуссий ни по какому вопросу, требование разномыслия в обществе означает, прежде всего, политическое требование, смыслом которого является разделение людей по классовому признаку, а, в конце концов, на бедных и богатых. Вот почему юмор Жванецкого был “замкнутым и специфичным.”18

Оружием такой войны является приглашение к “сотворчеству” социальных низов, чьи собственно ценности и высмеиваются. Юмор, таким образом, превращен в одно из средств социальной манипуляции. Такое своеобразное “сотворчество” и создает необходимый эффект воздействия на сознание слушателя. Задача исполнителя заключена теперь в том, что бы подсказать предмет, который у слушателя вписывается в ассоциативный ряд и тем создается видимость целостного восприятия данного предмета. Коды-подсказки и есть то, ради чего он и создавал свои длинные анекдоты. Ужимки, мимика, интонация и прочее наполняют неупорядоченный набор слов тем смыслом, которого в данных словах практически нет. Но именно эти смыслы, став привычными за почти сорокалетнее присутствие Жванецкого на эстраде, сформировали своеобразный эстетический опыт и тем самым во многом определяли отношение людей к повседневности. Вот почему чтение глазами произведений Жванецкого достаточно утомительное занятие.

Теперь несколько слов о том, что же такое особенное закодировано в текстах Жванецкого, что так привлекало к ним внимание и заставляло большую массу людей смеяться? Здесь не случайно речь идет в прошлом времени. Дело все в том, что с этим связана еще одна особенность его творчества, которая и привела его к глубокому кризису. В этом кризисе он находится и сейчас, а выхода из него нет, хотя писать он будет… по инерции. Так в чем же дело?

А дело все в том, что всякое творчество опирается на тот или иной метод, который определяет стилистику произведений.

Метод Жванецкого, выработанный с годами, заключается в конструировании средствами устного слова (а не писаного текста) параллельной реальности в отношении к объективно существовавшей социальной (а точнее социалистической) реальности. И в определенном смысле Хазанов прав, когда сказал (после распада СССР), что жанр умер.

Высокая литература в принципе способна описать любую вербальную интонацию. У Жванецкого интонации возникают в момент произношения монолога и зависят от реакции данной аудитории на монолог. Вот почему в литературном отношении его тексты ничтожны. Это низкопробная литература, если ее вообще можно назвать литературой. Его поэтому ни в одной стране не печатали. Но он гнет свое: “И кто кричит “антисоветчина”? Воны. З пайками та машинами. Для нормального зрителя правда или неправда. Он ни разу не сказал “антисоветчина”, это говорили только там, на коврах в кабинетах. Что же они защищают?”19

Давайте объяснится относительно “правды”, а не “антисоветчины”, хотя в данном случае они связаны, потому что правда состоит в том, что Жванецкий антисоветчик, хотя открыто признался в этом только в годы перестройки. Он не замечает здесь существенного противоречия или противоречия в сущности его произведений: если они правдивы, то есть отражали сущность советской власти именно как советской, а не то, что она должна была бы в принципе преодолеть, тогда как он может быть антисоветчиком; если же он антисоветчик, тогда почему он не видит того, что творится сегодня? Где же правда? Скрытая борьба против социальной системы (не имеет значения, что это за система) всегда чревата скрытыми смыслами. Поэтому внешняя видимость здесь как нигде не тождественна сущности. А наука должна анализировать именно существенное.

Своим негативным отношением к советской власти Жванецкий гордится. Тогда чего обижаться и критиковать за то, что за правдоподобностью его юмора иногда усматривали антисоветчину, что и было действительной правдой? Это все равно, что революционер в 17 году пришел бы к царю с требованием о награде за то, что он борется против царизма. Жванецкий же был в почете, пусть и не таком большом, что бы дать ему советский орден за антисоветчину, которая заключалась не в призывах против власти, а в подрыве советского духа. Хотя свои действия он всегда пытался представить как простой юмор, а не антисоветчину, а юмор мол, что в Англии, что в Америке всегда юмор и не больше, а советские работники этого не понимали: “Прошу, товарищи, высказаться. Действительно ли это юмор, как утверждают авторы, или мы имеем дело с чем-то другим? Прошу, Степан Васильевич, начинай…”20

Что обычно говорят в таких случаях: “Умен, подлец!” И добавляют: “Юмор это, только антисоветский!” И все равно смеются, что делаю и я. Но, смеясь, я отмечаю ту находку, которая заставила меня, на дух не переносящего острот Жванецкого, смеяться.

Иными словами диалектика здесь такова, что юмор – это общее, антисоветский – особенное, а советский ликероводочный завод, например, представленный в смешном виде, – единичное. Можно так высмеять организацию работы на этом заводе, что вся социальная система покажется дрянной. А можно и наоборот, – представить убогость, этой организации (если она есть), которая убога в сравнении с самой этой системой, целями и задачами, которые эта система призвана решить. А директор этого завода, подобно Жванецкому, просто ставит палки в колеса. Только Жванецкий сознательно, а директор – по безалаберности.

Правда, иногда даже ложь Жванецкого нам сообщает нечто интересное о советском рабочем и его отношении к труду: “А он уже не боится металла, не боится машины. Кран, труба, поршень становятся родными. Руки начинают чувствовать металл, гайку, сгиб, и могут повторить, как было, и повернуть по-новому, сделать воде удобно и сделать крыше удобно, и фундаменту сухо, и дереву влажно. Руки становятся очень твердыми и очень чувствующими. Тело не так сильным, как приспособленным….”21 Как вы думаете, о какой работе идет речь? О работе на заводе? Да именно так и работал и так чувствовал советский рабочий себя на заводе. Огромное большинство рабочих. Но Жванецкий говорит о человеке, работающем на себя, строящим себе дом. А в контексте звучит, что так себя чувствует рабочий на капиталистическом предприятии. Что и есть ложь. На частном предприятии рабочий не работает на себя, а на хозяина. Если бы он чувствовал себя на частном предприятии именно так, он никогда не бастовал бы. Вот правда. А концепт – свободный человек только тот, кто работает на себя в этом контексте лжив. В этом Жванецкий просто оппортунист, подменяющий смысл слов на противоположный.

В чем же здесь заключается смысл концептуализации? Если это ликероводочный завод, то обыватель представляет себе повседневную жизнь тех, кто на нем работает, исключительно как беспробудную пьянку. Где водка, там и пьют! Иного обыватель представить не может, да и не хочет, ибо это уже серьезно. А ему не серьезное подавай. Вот заказ и исполнен. Только обыватель не знает, что Жванецкий смеется серьезно. Он продумал все тонкости, до мелочей. Он знает где, когда и как будут смеяться. Его смех не творческий, не конструктивный, ему нужно не возбуждать мысль, а убить ее. Ожидание слушателя и намерение исполнителя совпали, следовательно, простор для сотворчества по методу ассоциаций создан. А что это за ожидания и что это за намерения? Вопрос не стоит. Иными словами, то, что автор при этом, подобно чертенку в глазах изображенного им алкоголика и параллельно начальника транспортного цеха, “дразнился, кричал ерунду, прыгал по плечам, нагадил и скрылся в трубе”22 теперь никого не волнует. Как, впрочем, и его самого. Здесь почитатели Жванецкого возмутятся, ведь автор миниатюры в действительности не гадил и не прыгал по плечам в прямом смысле слова. Но ведь того самого в прямом смысле слова не делал и чертенок. Но каков эффект! Субъективные ассоциации возникли, что в интерпретации автора и есть самой подлинной советской реальностью и ничего другого не может существовать. Но тогда почему и образ Жванецкого-дъявола не реальность? Возьмем портрет Жванецкого, подрисуем ему рожки и будем всем показывать, говоря, что вчера в двенадцать часов ночи многие его видели именно таким, а некто даже сфотографировал. Смотрите, если не верите. А разве не таким методом пользуются преступники при подделке документов?

Еще в древнем Китае был известен принцип, который стал для И. Канта, например, краеугольным в построении его моральной концепции – “Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой.” Сам Жванецкий дал нам право нарисовать его в виде черта.

Не будем о морали, структурированной, как и современное общество. Вернемся к Жванецкому, сторонники которого могут сказать, что он имеет право на творчество. Конечно, имеет. А мы имеем право указать на то, как он пользовался своим правом, когда утверждал: “Ну и что? Это ерунда. Дети мрут, люди мрут, ну и что? Гулял, гулял и помер”.23

И если бы кто-то ему возразил: “ Так ведь реальность в годы застоя была совсем другая, население росло большими темпами”, – то сторонник Жванецкого сначала обвинил бы последнего в сотрудничестве с КГБ, а потом добавил бы: “Не зажимайте критику, люди мрут, вон и тетя Сара умерла”. Подобные люди всегда возмущаются, когда распознают их подлинное лицо лжеца. Защищаясь, они обвиняют во лжи тех, кто их распознал.

Люди действительно умирали, в том числе и дети. И тетя Сара, которую я знал лично как добрейшей души человека, умерла на моих глазах. Люди мрут потому, что человек смертен. Но слова Жванецкого люди мрут имеют иной смысл, – показать смертельную опасность для людей советской власти. Хотя фразу “Люди мрут!” честные и смелые люди громогласно произносят обычно тогда, когда смертность начинает значительно превышать рождаемость, а власти пытаются скрыть не только сам данный факт, но и его причины.

Один мой хороший товарищ, умница и одновременно бесподобный путаник поставил своеобразный диагноз нынешнего времени, сказав: “Кого теперь интересует объективная реальность? Сегодня всех интересует субъективная реальность, образы реальности”. Сказано точно. Только жаль, что и сам он так считает и довольно настойчиво отстаивает право на подобный интерес, параллельно утверждая, что не нужно сводить все к двум крайностям, жизнь более многообразна. Действительно, структура социальной реальности, в этом смысле, содержит в себе не только объективную и субъективную, но и их смесь, которая вообще то субъективна, но дает возможность для субъектов социального манипулирования варьировать мерой объективности с тем, что бы привлекать к себе сторонников. Иными словами, есть правда, есть ложь, а есть полуправда, тождественная лжи, но разоблачить ее ложность практически нельзя, ибо ее сторонники скажут: “Не упрощайте и не доводите до крайности, ведь мы же не отрицаем, что в ваших словах есть доля правды…!” Этим самым они хотят сказать, что если одна доля правды есть у нас, то вторая обязательно у них. И начинают повторять свою полуправду.

Правда не делится на доли. Просто она у каждого социального слоя своя. Либеральная правда, например, заключается в том, что только рынок и рыночные отношения – путь к процветанию. И они правы, хотя и не договаривают, чьего процветания? У них спрашивают, а все ли будут процветать? Они отвечают: “Процветание всех – это утопия!” Получается, что не утопия только тогда, когда они процветают. Вот такая логика частной собственности. А правда и заключается в том, что если все будут процветать, в либералах не будет необходимости, а если будут процветать только некоторые, то в них будет необходимость, что бы “объяснять” тем, кто не процветает, что им и не положено процветать. Тут и возникает необходимость в партиях, противоположных либералам.

Нас же здесь интересует именно объективная социальная реальность и сравнение дней минувших с сьогоденням. Люди смертны, и сегодня тоже мрут, но почему сегодня рождается почти в десять раз меньше и умирает во столько же больше? Жванецкий молчит, у него кризис творчества. Он вылез на солнечный свет и боится, не вреден ли он для него.24 А может потому молчит, что понял, что уровень нынешней смертности и его рук дело? Нет, конечно, он не убийца, но обвиняя “застой”, он создавал условия для нынешнего вымирания. Смелость ему нужна была, что бы лгать. Но почему молчит сегодня? Как сказал другой юморист: “Вопрос, конечно, интересный”.

Оправдание себя часто делается через обвинение других в том, в чем именно вы виноваты.

Жванецкий всегда занимал позицию человека, которому говорят: “А может и не собьют? А ты вылетай пораньше ты этих не бомби. Бомби тех, у кого их нет. Ну ладно… Жалко? Вообще не бомби.”25 Подумав, он принимал решение бомбить и бомбил всегда тех, “у кого их нет”. Вернее, он не бомбил, он закладывал мины замедленного действия. Разве бомбы гуманнее мин? А когда они начали рваться и люди стали умирать, он начал бомбить, увидев, что от минной начинки умирают и те, кто в принципе не должен умирать: их начали убивать свои, по заказу.

Хотя для Жванецкого сегодня люди не мрут, а переселяются в мир иной, в том числе и на работу за бугор. Мноооого туда уехало с Украины, аж семь миллионов, а туда, дальше, чем за бугор, – еще четыре. Вечная им память. Да и вообще: “Глупо тянуть. Самому противно, окружающие ненавидят. Ты еще только болеешь, а уже очередь на твою квартиру выстроилась”.26 Сказано якобы о советском прошлом в то время как сегодня это повседневная практика. Мастер ошибся, ориентируясь во времени. Мины, заложенные им под социалистическое прошлое, могут взорвать капиталистическое настоящее. Везде расставлены растяжки. Куда не ступи.

И здесь возникает довольно щепетильная проблема, проблема стиля спора. Как известно, в начале горбачевской перестройки ее идеологи подняли проблему гласности и, обосновывая ее необходимость, утверждали, что до разрешения открыто говорить обо всем люди все равно говорили, но только тайком, дома на кухне. Так вот, литературный стиль Жванецкого – это стиль кухонного (а равно базарного) разговора людей, которые стоят на одной и той же позиции, но никак не могут выяснить, чья же позиция более правильная, а метод доказательства – обвинение собеседника в том, что он его не понимает.

Речь всегда сопряжена с мышлением, но “качество” мышления тоже всегда сопряжено со стилем речи. В базарном разговоре 27 это заметно особенно рельефно.

Однако не все так безобидно. В миниатюре “Стиль спора” слушателю довольно внятно рассказывается, что в споре ни форма носа, ни хромота, ни лысина и никакие другие “факты“ не есть аргументами. И вообще, “о чем может спорить человек, который не поменял паспорт?” или “какие взгляды на архитектуру может высказать человек без прописки?”

ММ здесь как бы выступает против необоснованных обобщений. Но сам стиль его высказываний говорит совсем об обратном. Он везде пользуется такими обобщениями. Ликероводочный завод, например, не есть основанием для вывода о том, что все пьют. А не поменянный паспорт разве не есть нынче формой социального протеста. Сколько людей до сих пор не поменяли паспорта в Украине? А отсутствие прописки разве не говорит о характере социальной политики? ММ повезло, он наверное никогда не заполнял социологических анкет и поэтому не имеет представления о том, что такое социальный паспорт респондента. Ну да бог с ним! Сделаем лишь одно замечание, которое его удивит. Требуя в споре не обращать внимание на подобные “мелочи”, он представляет собой совка, что в современной либеральной терминологии обозначает человека, воспитанного в условиях социалистического общества и потому не признающего никаких социальных различий и требующий только одного, что бы его считали просто человеком. Иными словами, он хочет того же самого, что и все, но так как того желают все, то он, желая быть личностью, протестует против того, что он желает. “Не хочу лучше, чем у соседа, не хочу хуже, чем у соседа, не хочу вообще как у соседа, сам по себе хочу…”.28 Логика индивидуалиста есть логика абсурда. Вот его же пример: все смеются, я замолкаю; все замолкают, я смеюсь. Мне смешно то, над чем все смеются. Но смеяться я не хочу, потому что смеются все.

Кошмар! Вы думаете, что это бред? Вы правильно думаете. Но индивидуализм иначе в советских условиях культивировать было невозможно. Не принимала культура, а без индивидуализма капитализм возродить нельзя. Капиталистическое государство тем и существует, что разделяет людей по разным признакам, включая и форму носа и несданный паспорт.

А какой же такой необходимостью обусловлена такая логика? Ее Жванецкий нам показывает в другой миниатюре, на первый взгляд, совершенно обратной по смыслу: “Он делал все, что бы не выделиться, чтоб никто внимания не обратил. Ходил грязным. Время от времени страшно напивался. Жутко нес прохожих, задирал, хлопал себя по непотребным местам, показывал язык, кулак через руку в локте, плевал вслед каждому. Главное, чтоб не выделяться”.29 И дальше в том же духе.

Понятно? Чтобы не выделяться, нужно поступать как другие, а другие, плюют вслед прохожим, задирают и так далее. Все! Попробовал как все, противно! Раз так, мне никто не нужен. Иначе нельзя, ведь когда выделялся (в предыдущем монологе) – считали больным. И сам в это поверил. Теперь не выделяется – “добился уважения”. Но опять противно, ведь себя не уважаю. Стал себя уважать и стал диссидентом.

Только несмышленыш не заметит ущербности такой логики. Но без нее не доказать превосходство индивидуализма над коллективизмом, а капитализма над социализмом. Первое, для Жванецкого, – себя уважать, второе – хлопать себя по непотребным местам, да еще непременно на глазах у других, плюя им вслед. Хотелось бы спросить, Жванецкого: “И он плевался, когда работал в коллективе Одесского порта, когда там еще был коллектив?” Хотя ответ известен. Он был скрытым диссидентом, значит, приходилось…, чтобы себя не раскрыть. А когда перестал скрываться, конечно, перестал и открыто плеваться, хотя продолжает задирать. Привычка, вторая натура.



1 Название одной из миниатюр Жванецкого.
2 См. об этом Николаенко Л.Г. Гримасы современной смехотерапии (культура смеха в социологическом измерении) – в зб. Соціальні технології. Соціальні технології в сучасному суспільстві. Київ-Запоріжжя - Одеса. Вип. № 4-5, 2000 р. А так же Николаенко Л.Г. Анекдотические образы: технология выявления скрытых смыслов. – в зб. Соціальні технології. Київ-Запоріжжя - Одеса. Вип. № 13-14, 2002 р.
3 Не сбылось. Т. 2, с. 366-367
4 Диалог с зеркалом. Т. 1. с. 246
5 Какое-то напутствие из 70-х. Для А. Райкина. Т. 2, с. 8 Может по вышеуказанной причине мы данную миниатюру в исполнении А.И. Райкина никогда не слышали? И вообще отождествлять юмор Жванецкого и юмор Райкина нельзя. Юмор Райкина утверждающий, Жванецкого – разрушающий или утверждающий противоположное тому, что отстаивал Райкин. Мы не имеем возможности здесь провести сравнительный анализ, хотя такое возможно и наверное нужно было бы сделать. Но в несовместимости их юмора скорее всего и заключается причина того, почему Жванецкий в театре Райкина не прижился, а Райкин не посчитал нужным, как свидетельствует сам Жванецкий, объясняться по этому поводу. Умный сам поймет. Но Жванецкий не преминул, хотя и мягко, но язвительно, пройтись по этому поводу, сказав: “В голове вертится фраза: “Партия вам не проходной двор! На каком основании вы сочли возможным прорваться на трибуну высшего военно-политического, ордена Боевого Красного Знамени, общевойскового, ордена “Знак почета” Ленинградского Высшего государственного мюзик-холла?!!” (См. Действительно. Т. 1, с. 14)
6 От автора. Т. 1, с. 5. Приведенная цитата свидетельствует о том, что сам Жванецкий понимал, что его тексты читать, в классическом понимании понятия чтение нельзя.
7 Действительно. Т. 1, с. 11
8 От автора. Т. 1, с. 5
9 Действительно. Т. 1, с. 11
10 Слово биндюжник в словаре Даля не отмечено, но из биографии любого биндюжника известно – сын кухарки. Знающие либеральную лексику времен перестройки поймут, о чем идет речь, а для непосвященных напомним, что метафора кухарка в это время употреблялась либералами с целью показать, что в парламенте не могут заседать рабочие, а исключительно профессионалы. Но никто при этом даже не задумался о том, а будут ли профессиональные парламентарии знать, а тем более отстаивать то, что нужно рабочим? Следует сказать несколько слов и о самом термине метафора, потому что в данном тексте мы вынуждены употреблять достаточно много метафор. Метафора (от греч. meta-phora – переносное значение слова). Научное описание и объяснение процессов и явлений в метафорической форме допустимо, но лишь тогда, когда метафора дает возможность повысить степень выразительности научных суждений. Метафоры в науке, подобно, как и в искусстве, применяются к тем явлениям и процессам, которые допускают аналогии, но к которым они в буквальном своем значении не применимы. Культура научного мышления, допуская в принципе употребление метафор, исключает возможность их использования в роли понятий, ибо последнее делает научные тексты понятными, но не адекватными языку науки, а поэтому значительно затрудняющими доказательство сказанного средствами логики. Правильное употребление метафор – один из способов синтеза научного объяснения (мышления) и художественного видения проблемы. Это просто образ, дающий возможность наглядно представить некоторый процесс (или явление). Использование метафоры кухарка в данном тексте оправдано именно тем, что в свое время в царской России принимались законы о кухаркиных детях, согласно которым дети кухарок, то есть всех низших социальных слоев, должны были оставаться в той же социальной нише, в которой были и их родители. Возрождение требований о профессиональном парламенте по своей сути тождественно духу этих законов. Правда, достаточно частое употребление той или иной метафоры может привести к тому, что она обретет статус научного понятия.
11 От автора. Т. 1, с. 5
12 От автора. Т. 1, с. 5
13 Актер. Т. 4, с. 63
14 От автора. Т. 1, с. 5
15 Что такое юмор? Т. 3, с. 83.
16 Что такое юмор? Т. 3, с. 83.
17 См. Это было бы немыслимо два года назад. Т. 3, с. 274
18 Это было бы немыслимо два года назад. Т. 3, с. 275
19 Действительно. Т. 1, с. 18
20 Действительно. Т. 1, с. 19
21 Человек. Т. 4, с. 8 – 9.
22 Собрание на ликероводочном заводе. Т. 2, с. 143 Сцены, сконструированные в данной миниатюре, любимые для Жванецкого (См. Ставь птицу. Т. 2, с. 60-64 и другие) И это не удивительно. Пьянка дает возможность конструировать любые ситуации, ведь под воздействием алкоголя человеческое поведение изменяется до неузнаваемости, а человек теряет свое человеческое лицо. Жванецкий своим юмором подводит к мысли, что по-другому и быть не может и не будет.
23 Действительно. Т. 1, с. 25 См. также “Демографический взрыв. Т. 2, с. 59-60. Здесь вообще все мрут, а рожает только одна и та школьница. Сказанное здесь, конечно, можно рассматривать как прикол (в новоязе термин, означающий остроту, высказанную ради остроты, иными словами без всякого скрытого смысла или намека), но если сравнить текст миниатюры с ее названием, заметим абсурдность сопоставлений, подталкивающей к горькой улыбке, которая, если рассмотреть ее в общем контексте юмора Жванецкого, обретает черты циничного черного юмора, но весьма специфичного, а именно злорадствующего не от того, что люди мрут, а наоборот, от того что рождается больше, чем умирает. А тогда, когда написана была данная миниатюра, так и было: рождалось значительно больше, чем умирало. .
24 См. Это было бы немыслимо даже два года назад. Т. 3, с.273
25 Диалог с зеркалом. Т.1, с. 247
26 Действительно. Т. 1, с. 25-26.
27 Слова кухня и базар хотя и разные, но в данном случае тождественны по своему метафорическому содержанию в том, что выполняют одну и туже гносеологическую функцию, дающую возможность наглядно представить формально-логические процессы в мышлении человека в тот момент, когда он втянут в соответствующий стиль вербального общения. Для нас здесь главное то, что даже человек с философским образованием (об обывателе речь вообще не идет, потому что подобных “вещей” он просто не знает), используя подобную речевую стилистику, утрачивает рациональный контроль над реальным смыслом произносимого вслух. Получается, что связь слов воспринимается как логически осмысленная, но в действительности никакой осмысленности нет, а есть видимость (кажимость) осмысленности, потому что обыватель использует логический прием необоснованных обобщений. Обобщение должно быть обоснованным, но для обывателя любое обобщение – путеводная звезда. Оно дает ему основание думать, что он думает правильно. Подобное мышление Гегель назвал абстрактным, где общее есть лишь формально общее. Правда, Гегель считал, что такое мышление свойственно только необразованным людям. Однако Гегель не социолог, поэтому его общие положения требуют социологической интерпретации. Он приводит довольно показательный пример подобного мышления, который каждому из нас покажется достаточно знакомым. Вот этот пример:
– Эй, старуха, ты торгуешь тухлыми яйцами! – говорит покупательница торговке. – Что? – кричит та. – Мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить про мой товар! Ты! Да не твоего ли отца вши в канаве заели! Не твоя ли мать с французами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богодельне! Ишь, целую простыню на платок извела! Знаем, небось, откуда все эти тряпки да шляпки! Если бы не офицеры, не щеголять тебе в нарядах! Порядочные-то за своим домом следят, а таким – самое место в каталажке. Дырки бы на чулках заштопала! – Короче говоря, она и крупицы доброго в обидчице не замечает. Она мыслит абстрактно. И все – от шляпки до чулок, с головы до пят, в купе с папашей и остальной родней подводит исключительно под то преступление, что та нашла ее яйца тухлыми. Все окрашивается в ее голове в цвет этих яиц, тогда как офицеры, которых она упоминала, – если они, конечно, и впрямь имеют сюда какое-нибудь отношение, что весьма сомнительно, – наверняка заметили в этой женщине совсем иные детали. (См. статью Гегеля “Кто мыслит абстрактно?” Гегель. Работы разных лет. – М.: 1970, с. 393.)
Приведенный пример дает возможность обратить внимание, во-первых, на целую цепь возможных необоснованных обобщений, применяемых старухой а, во-вторых, что ее мышление культивировано именно таким образом, что не дает возможности для нее делать обоснованные заключения. Социологический вывод из сказанного состоит в том, что современная эстрада, например, систематически и целенаправленно оперируя базарно-кухонным стилем речи, как приемом привлечения внимания и создания смешных ситуаций, тем самым навязывает как правомерные именно необоснованные заключения. Смех, при этом, как бы отключает необходимость думания, а копирование такого стиля речи, создает видимость правдоподобия произносимого. Вот и получается, что подобный смех не “лечит”, а “калечит” мышление людей. Обратимся еще раз к Гегелю, который здесь же пишет: “В приличном обществе не мыслят абстрактно… в силу внутренней пустоты этого занятия”, а те “у кого тонкий нюх, заранее почуят здесь сатиру или иронию…”. (См.статью Гегеля “Кто мыслит абстрактно?” Гегель. Работы разных лет. – М.: 1970, с. 391).
28 Одинокий. Т. 1, с. 69.
29 Не выделяться. Т. 3, с. 331

Архів, сортувати за: Нові Відвідувані Коментовані
© Киевский ГК КПУ 2005
Все права защищены. Перепечатка материалов разрешается, только после письменного разрешения автора (e-mail). При перепечатке любого материала с данного сайта видимая ссылка на источник kpu-kiev.org.ua и все имена, ссылки авторов обязательны. За точность изложенных фактов ответственность несет автор.